От голода ели туалетную бумагу и присматривались к мышам. Нам говорили, что Киев и Одесса – уже Россия. Интервью с морпехом со Змеиного про два года в российском плену

Владислав Задорин – военнослужащий 35-й бригады морской пехоты, полномасштабную войну встретил на острове Змеиный. Он оказался среди морпехов, пограничников и гражданских, которых россияне взяли в плен на Змеином 24 февраля 2022 года.

Видео дня

За два года плена Влад сменил четыре места заключения. Как-то его уже готовили к обмену, но в последний момент передумали. Еще год морпех просидел в Курском СИЗО. Пережил пытки и голод, потерял половину своего веса.

О том, как выжил и через что ему пришлось пройти, Владислав Задорин рассказал в интервью OBOZ.UA.

– Влад, как вы сейчас чувствуете себя?

– Я чувствую себя сейчас 50/50. Прохожу реабилитацию после операции, мне удалили желчный пузырь, это все последствия плена.

– Вы попали в плен 24 февраля на Змеином. Тогда многие решили, что вы там погибли, вашей семье даже прислали похоронку. Уже потом выяснилось, что вы живы. Расскажите, что происходило на Змеином в первый день полномасштабной войны?

– Рано утром 24 февраля мы проснулись по тревоге, надели бронежилеты, каски, выбежали на свои позиции. Я был на острове наводчиком зенитной установки ПВО. Я свою зенитку расчехлил, принесли боекомплект (его было немного), и мы стали ждать.

Вообще, для меня война началась не тогда, а в мае 2019 года, когда я пришел в армию служить по контракту.

Около 9 часов утра на горизонте появился корабль. Это был первый русский корабль-разведчик. Он подошел, дал предупредительный выстрел и снова ушел за горизонт.

Уже около 11-12 часов на горизонте появился крейсер "Москва". Он начал кружить вокруг острова, затем вышел на связь с пограничниками. Россияне предложили сдаться (знаменитой фразы о "русском корабле" Влад не слышал – переговоры вели пограничники на своей заставе, а морпехи были на своих позициях. – Ред). Наши связались с командованием, объяснили ситуацию. Наша задача была – охрана и оборона острова, надо было стоять до конца.

Нам пообещали помощь, сказали, будет авиация.

Крейсер "Москва" кружил и подходил все ближе. У нас на острове были гражданские, работники пирса и маяка. Их успели забрать. Остались только начальник пирса и начальник маяка. Примерно в 14:30 на крейсере поменялся флаг с белого на красный – боевой. Они открыли огонь. Мы помчались на позиции.

Ждали, услышали по рации: "Воздух!" Наши ПЗРК были готовы, мы держали трубы в руках, чтобы открыть огонь, но команды стрелять не поступило. Впервые самолет пролетел, посмотрел, второй раз уже начал сбрасывать бомбы. Уничтожил радиолокационную станцию и погранзаставу, снес половину маяка.

За полчаса к острову подошли два больших катера с российским спецназом.

На острове было два выхода, где можно пришвартоваться, – небольшой пирс и пляж. Мы там поставили табличку "Внимание, заминировано". Россияне повелись и там не высадились. Начали высаживаться через главный пирс.

Мы готовились принять бой, знали, что это может быть последний час нашей жизни. Из оружия у нас были автоматы и несколько ПЗРК. Стало ясно, что бой будет неравный. Нас захватили.

– Что было потом, куда вас повезли?

– После этого мы спустились на пирс, нас обыскали, забрали документы, телефоны, положили лицом в асфальт. Мы с 16:30 до 4:30 лежали на пирсе во время шторма. Было ужасно, потому что ребята были по-летнему одеты, в футболках. Хоть был февраль, но днем было тепло, а ночью – холодно.

Россияне обыскали все помещения, потом нас перевели в комнату, рассчитанную на десятерых, а нас там было 82. И держали до обеда, пока не подошел буксирный корабль "Шахтер". Погрузили, и 26 февраля мы прибыли в Севастополь.

Сначала держали в казарме, в нормальных условиях – кормили, можно было принять душ. Через две недели нам сказали: "Едете в тюрьму", перевезли в Симферополь и оттуда грузовым самолетом – в Курск.

Нас было около 270 человек – кроме наших со Змеиного, еще ребята из Чонгара и Чаплинки, захваченные тоже в первый день. Нас отправили в палаточный городок в Шебекино – это Белгородская область, на границе с Украиной. Мы надеялись, что нас сейчас обменяют. Но нет, через два дня перевезли в Старый Оскол, СИЗО № 2.

Там уже начались расправы: избивали, пытали. Хотя еще более-менее кормили. Я пробыл там до 7 июня, и потом нас перевезли в Валуйки, в исправительную колонию, тоже на границе с Украиной, неподалеку от Волчанска.

Я впервые там узнал, что такое электрошокер, что такое кастеты и бутылки об голову.

– Это был такой прием у них?

– Да, это была "приемка". Там был такой живой коридор, и нас пропускали через него. Пару дней после этого мы приходили в себя.

Там был спецназ из Рязани, который не давал нам вообще есть. Они приносили вкусную еду, хлеб. Но на все отводили две минуты: чтобы занести бак с едой в барак, открыть, раздать еду, помыть посуду, баки и вынести. Конечно этого времени не хватало.

– А если бы вы не уложились за две минуты, вас бы били?

– Да, дежурного били бы.

– Это вас держали вместе с российскими зэками?

– Нас держали отдельно. С ними пересекались, но контакта не было. Только на работе на швейке они настраивали машинки. Одна группа шила костюмы для заключенных, вторая делала папки-скоросшиватели. Складывали, делали ящики, паковали. Если ты работаешь, тебе дают поесть. Если нет – морят голодом.

А 19 сентября мы очнулись от взрывов, были прилеты. Мы немного испугались, потому что уже слышали о Еленовке. Возле нас была воинская часть, и это наши ребята работали по ней. В 12 часов нас упаковали в автозаки и отправили в Алексеевку Белгородской области, в исправительную колонию № 4.

Мы думали, что сейчас снова будет "приемка". Въехали туда, но никто даже не прикрикнул на нас. Говорили: проходите сюда, встаньте здесь, все успеем. Оказалось, что начальник этой колонии – одессит, и 70% пленных – из Одесской области. Здесь нам было более-менее, по крайней мере кормили.

Я там сидел до 30 декабря 2022 года, а потом меня отправили на обмен. Привезли в Курск еще с одним парнем со Змеиного. 31 декабря утром открыли камеры, всех забирают, и только мою фамилию не назвали. 250 человек уехали, один я остался, вместо меня отправили другого.

А я еще год просидел в Курском СИЗО № 1.

– Что происходило в Курске, как там относились к вам?

– В Курске было так плохо, как ни в одном месте не было. Там был спецназ – якуты и буряты. У них с головой не все нормально, и в отношении украинцев тоже. Били, пытали, унижали, устраивали наказания.

– Что они хотели узнать от вас на допросах, вы ведь уже год были в плену, не знали, что происходит?

– Хотели узнать, националист я или нет, искали татуировки с тризубом. Они действительно считают нас монстрами, верят, что мы едим детей, и потому нас так мучили. Сколько ребят они забили там до смерти, насиловали ребят...

Я сидел с ребятами из 36-й бригады, которые в Мариуполе попали в плен. Один я из 35-й, остальные мариупольские. Это были морпехи, 501-й батальон, 36-я бригада. "Азовцев" ни разу не видел, их держали где-то в другом месте, непонятно где. А вот 36-я – со мной. Нас было 150 человек. В нечеловеческих условиях.

Есть в России тюрьма "Черный дельфин", где сидят осужденные пожизненно. Они там на особом режиме. А у нас этот особый режим был вдвое-втрое жестче. Мы выходим из камеры и занимаем позицию буквой "Г". Это когда лицо к земле, руки вверх, и идешь. Если не понравилось спецназовцу или смотрящему, как ты встал, он тебе ноги отбивает, бьет по почкам дубинкой или кулаком.

На баню давали секунд десять – забежал под воду, намок, сразу выбегай.

В Курске, кроме воды и хлеба, я ничего не видел. Давали три кусочка хлеба в день. От такой еды сил нет, голову поднимаешь резко – все кружится, падаешь в обморок. Ребята падали. Вертухаи, когда это видели, заставляли еще качать пресс, отжиматься. Принуждали друг друга бить. Если ты не дерешься, тебя побьют. Поэтому мы имитировали, что деремся.

Были относительно нормальные тюремщики, которые говорили, что понимают нашу ситуацию, мол, они сами заложники режима. А некоторые – фанатики и палачи. И кастетами били по голове, ломали руки, ноги, отбивали стопы.

Там нас лечили две медсестры. Одна медсестра, младшая, нормально лечила, и все пытались к ней попасть. А старшая угрожала многим ребятам перерезать сухожилия на пятках, на коленях, чтобы они не могли ходить и не убежали бы, если что.

Если были проблемы с зубами, их рвали плоскогубцами.

Кастеты, дубинки, электрошокеры, иглы под ногти, глаза выдавливали. Били по почкам и печени.

Ребята там гибли. В Курске было несколько случаев, когда забивали насмерть. Многие ребята заболели там туберкулезом и гепатитом.

– Вы хоть раз видели там Международный Красный Крест, российский Красный Крест, ОБСЕ?

– Я был в Шебекино, Алексеевке, Валуйках, Курске – ни одного представителя не видел. Но со мной были ребята на обмене, рассказывали, что к ним приезжал Красный Крест, раздали им мыло и шампуни, дали написать письма домой.

Но там, где мы были, и этого не было. Есть российский дисциплинарный батальон в Мулино, туда часто приезжают эти организации. Они находятся на содержании военных, не ФСИН. У них есть и телевизор, и книги, и спорт, дают с родными пообщаться. Вот к ним и привозят Красный Крест.

– Какие условия были в камере? Могли ли вы спать, приходилось ли круглосуточно стоять?

– В Курске камера была 24 кв. м, там 12 человек. Можно было сидеть на полу, а за столом, на кроватях – нельзя.

Туалет закрытого типа, умывальник, зеркало, небольшой стол на четверых. Остальные едят стоя. Кровати – шконки двухъярусные, и одно окно с тремя решетками. Туалетной бумаги, зубной пасты, щеток не было. Белья и носков тоже не было. На тебе только роба, и все. Если порвалась, то зашить нечем, иглы не давали.

Давали еще хозяйственное мыло, очень вонючее.

Ребята решили, что нужно шить трусы. Из чего и чем? Мы вытаскивали из одеял нитки, связывали между собой. В туалете стояло пластиковое ведро, как из-под селедки, но большое такое, квадратное. Там были борта по краям. И ребята нитками срезали борта и делали из них иглы, чтобы шить. Нашли плиточку, чтобы разрезать ткань, разобрать на волокна и вырезать материю. Так делали трусы, футболки, полотенца, чтобы вытираться можно было.

Хлеб тоже ниткой нарезали, чтобы всем поровну.

Мы постоянно были голодные. Даже к мышам присматривались, но их никто не ел. И на голубей смотрели, вот бы затащить в камеру и съесть. Но достать их через решетку не могли. Ели червей. И на мыло тоже смотрели. Туалетную бумагу выдавали, один рулон на камеру. Мы его делили на всех. И некоторые ели бумагу...

– В течение дня вы работали?

– Не работали, там не было производственного цеха, потому что это СИЗО. Работали, когда были в колониях.

– До вас доходила информация, что происходит в Украине?

– Мы находились в информационном вакууме, новости узнавали только от россиян, и все услышанное сразу делили начетверо. Они нам говорили, что Одесса уже Россия, Киев – Россия, что они подходят к Виннице, Украины нет. Это нас ломало. Но среди нас были ребята, которые говорили, мол, ну кого вы слушаете, мы же с 2014 года держимся, они бы не смогли пройти. Эти слова приводили нас в чувство.

Те из смотрящих, кто нормально к нам относился, говорили: "Не переживайте, у вас все хорошо, вы держитесь, вы молодцы. Вас скоро обменяют и уедете к родным".

– Включали вам российский гимн, заставляли петь?

– Гимн России пели по 30 раз в день. Если не поешь, всю камеру выводят в коридор и бьют. Ты только проснулся, встал с кровати, еще в трусах стоишь, но сразу поешь гимн России. И так весь день.

– Как вы поняли, что вас скоро обменяют?

– Я узнал, что еду на обмен, когда меня посадили в автобус. До этого думал, что в другую тюрьму везут. Мы поехали в сторону Сумской области, там на границе нас обменяли. Это было 3 января этого года. Нас привезли в больницу, дали пакеты с одеждой, едой. И отвезли в Харьковскую область, там я месяц проходил реабилитацию.

Затем дали еще месяц отпуска по здоровью. После этого я начал проходить ВВК, у меня обнаружили много болезней. Во время плена была внутричерепная травма, ушиб позвоночника, таз сдвинут, а желчный пузырь вот удалили на днях.

– Что дальше, какие планы?

– Списать меня не могут, еще не приняли закон, чтобы обмененных военнопленных увольнять из ВСУ. Хотя кто-то пробыл месяц в плену, а кто-то – два года, и психическое состояние у всех разное. Смотря где ты находился. Я сейчас на реабилитации, потом снова ВВК. Дальше военная служба будет в Военной академии в Одессе, на должности инструктора. Я хочу передавать свой опыт будущим офицерам, учить их, как вести себя в плену, чтобы выжить.

– Сколько ребят со Змеиного до сих пор в плену?

- Еще 25 человек, а было 82. Нас отдают медленно, так же как "Азов" и защитников "Азовстали". Мы представляем для них ценность, это известная история об острове Змеином, она вдохновила людей...

– Ваши первые чувства, когда поняли, что дома, в Украине, и на свободе...

– Чувство счастья. В плену я пришел к выводу, что в жизни самое важное – свобода и здоровье. Без здоровья свобода – уже ничто, а без свободы здоровье уже ни к чему.

Я вышел из автобуса, понял, что я дома, на своей земле, и заплакал.

Меня искал офицер из Координационного штаба. Потому что мой обмен был очень трудным. Я и в ООС был, потом на Змеином, не хотели меня менять, кидали из тюрьмы в тюрьму, чтобы спрятать. Офицер сказал, что мой брат многое сделал, чтобы меня вытащить. И к Буданову ездил, и к Залужному. Благодаря моим родным и неравнодушным людям я очутился дома.

Но когда ко мне приехали родители через некоторое время, я был пуст. Я ничего не ощущал. Потом ко мне стали возвращаться эмоции, какая-то радость, потом злоба появлялась. Сейчас я в социуме, общаюсь не только с военными, но и с гражданскими и понемногу восстанавливаюсь. Потому что закрываться – это не вариант.