Видео дня
Хроники кровавого лета: полковник Потехин рассказал о начале войны и боях за Саур-Могилу
Война забрала слишком многое у всех, кого она так или иначе коснулась. У кого-то – молодость, заставив слишком скоро повзрослеть. У кого-то – здоровье. У кого-то – жизнь. У полковника Петра Потехина, в прошлом – начальника отдела парашютно-десантной техники командования Высокомобильных десантных войск, боевого офицера - война отняла смысл жизни: небо. После многочисленных ранений, которые Потехин получил на Саур-Могиле, Петр Геннадиевич больше не может делать то, ради чего в свое время отказался от карьеры в Минобороны. Он больше не может прыгать с парашютом.
Полковник Потехин принимал участие в боевых действиях на Донбассе еще с начала марта 2014 года, когда происходящее не то что войной – даже антитеррористической операцией никто не называл. Практически все время его пребывания на Донбассе неразрывно связано с николаевской 79-й отдельной аэромобильной бригадой. А в августе 2014-го именно он с небольшой группой добровольцев отправился на выручку бойцам, державшим оборону на Саур-Могиле. Командовал обороной стратегической высоты тогда еще полковник Игорь Гордийчук – позывной "Сумрак".
О том, как приходилось воевать украинским бойцам в условиях практически полного паралича армии образца 2014-го, о родной 79 бригаде, о ночи, когда нельзя было умереть и ночи, когда смерть практически дышала в затылок, а также о маленьком эпизоде большой битвы за Саур-Могилу полковник Потехин рассказал "Обозревателю".
…За время войны я сталкивался со многими нюансами. Сталкивался с трусостью и нечестностью людей. Сталкивался с настоящим героизмом. Сегодня, вспоминая события на Саур-Могиле, думаю, что мы тогда все сделали правильно. Единственное, о чем жалею – что не уберег ребят. Что многие получили моральные и физические травмы, потеряли здоровье. Что двое бойцов, которые, зная, что вряд ли вернутся, пошли на выручку тем, кто держал Саур-Могилу. И погибли. Один из них был совсем молоденьким хлопцем. У него осталась жена с маленьким ребенком, который теперь будет расти без отца…
Но я понимаю, что могло быть и хуже. Потому что приказ выдвигаться на Саур-Могилу я, как старший по направлению ВДВ в секторе Д, получил в тот момент, когда практически все десантные части были выведены на восстановление боеспособности. Слишком уж они были потрепаны за предшествовавшие боям за Саур-Могилу месяцы…
Сектор, которого нет
В сектор Д я пришел с 79 бригадой – с николаевской десантно-штурмовой. До этого бригада находилась под границей в Херсонской области – была в резерве, на случай, если начнется что-то со стороны Крыма. Туда я привез им пакет от командования. Когда мы его открыли - увидели, что должны выдвинуться в район Амвросиевки. И поняли: все будет гораздо хуже, чем мы могли даже подумать. Но задача поставлена – значит, надо идти.
Помню, как шли по ночам. Помню, какой боевой дух был у ребят. Мы ведь верили тогда, что всех победим. Мы бы и победили – если бы нас хоть немного поддержало местное население. Думаю, если бы сейчас, после всех смертей, всех разрушений, которые принесла война, можно было бы вернуть время назад – все было бы по-другому.
Но тогда нас встречали как врагов. Народ был настолько настроен против нас, что нам даже не разрешали набирать воду из колодцев. А когда мы заходили в магазины – продавщицы просто отворачивались, отказывались нам хоть что-то продавать… Это было очень неприятно. Честно говоря, я был даже поражен – слишком уж резкий перепад по сравнению с отношением со стороны людей в той же Херсонской области…
Когда бригада остановилась на перевалочной базе возле Камыш-Зари, я получил приказ выдвинуться вперед и найти место для разворачивания бригады, составить маршрут выдвижения и организовать блокпосты. Мне нужно было догнать 3 батальонно-тактическую группу 72 бригады, которой командовал подполковник Володя "Кащей" - великолепный офицер, к слову…
Читайте: Потерявший на войне руки и ноги медик: не называйте нас инвалидами - мы такие же, как вы!
Я выполнил приказ. Хотя у меня на тот момент даже оружия не было. А искать 72-ю приходилось по гусеницам на асфальте – потому что тогда у нас не было ни карт, ничего. Догнал их далеко за Тельманово. Находил разрозненные подразделения. Они тоже без карт шли… Вместе с их командиром мы буквально к вечеру выставили блокпосты, и я доложил, что готов встречать 79-ю бригаду.
Стали мы в районе Солнцево. С одной стороны – лесок. С другой – речка Кальмиус. Мелкая, по колено глубиной. Но там хотя бы можно было постираться или обмыться. Проблема с водой тогда была страшная. Чтобы набрать питьевой воды, приходилось объезжать все близлежащие села. Поначалу мы эту проблему еще как-то решали – пока местные наотрез не отказались давать нам воду. Нас спасала семья из местных. Эти люди приезжали на своей машине, брали бидоны, другие емкости, набирали в них воду – и привозили. Но того, что они могли привезти, катастрофически не хватало – ведь численность бригады тогда составляла больше тысячи бойцов. Потребность в воде была просто сумасшедшая…
А потом под Волновахой был уничтожен блокпост 51 механизированной бригады – и бойцы этой бригады самовольно оставили 5 блокпостов и ушли. И мы, хоть перед нами была поставлена другая задача, должны были выдвигаться дальше в сторону Амвросиевки. Потому что получили приказ закрыть ту брешь, которая образовалась под Донецком – большой сектор, дыру, где вообще не было войск после того, как ушла 51-ая.
Карт местности в районе Волновахи у нас не было. Людей вели офицеры, которые знали тот или иной район. Я взял 3 роту – и мы выставились на месте уничтоженного блокпоста. Поскольку практически все, кто был на том блокпосту, погибли, а уцелевшие – ушли, нам даже не было у кого спросить, где находятся минные поля или минные заграждения. Поэтому мы вынуждены были перенести блокпост на 100 м дальше – иначе попросту взрывались бы на своих же минах.
В ту пору 79-ая бригада немного утратила свою пробивную мощность. Один батальон ушел на Амвросиевку, еще один – на блокпосты. Кроме того, поскольку у нас было много оборудованных пулеметами "уазиков", часть подразделений отозвали для конвоирования колонн в других секторах. Танки и БМП идут медленно, куда медленнее, чем автомобильный транспорт – и эти "уазики" должны были сопровождать и охранять колонны тяжелой техники.
Но, несмотря ни на что, мы воевали честно. И я не понимаю, почему 79 бригаду и сектор Д так незаслуженно обходят вниманием. Обидно, если честно…
Недооцененная бригада
Есть множество статей и фильмов о разных эпизодах этой войны, о многих воинских подразделениях. Но далеко не обо всех.
К примеру, фильм о защите луганского аэропорта, в которой участвовала 80 десантно-штурмовая бригада под командованием Андрея Ковальчука, сняли совсем недавно. А ведь это была грандиозная операция. Ковальчук, который выполнял обязанности комбрига 80-ки, был ранен, когда шел на помощь попавшим в окружение ребятам. Серьезные ранения получил и его заместитель, который вел еще одну колонну. Защитники аэропорта несли огромнейшие потери – до тех пор, пока удерживать этот объект стало невозможно. Только тогда они покинули аэропорт. Но о том, через что прошли эти ребята, до появления фильма "Забытые киборги луганского аэропорта" не говорил никто.
Но если бы просто не говорили… А ведь нашлись офицеры, которые объявили Ковальчуку выговор за то, что он "сдал аэропорт". По другим офицерам 80-ки проводились расследования – их обвиняли в трусости. Даже до такого доходило. Но, слава богу, в итоге разобрались. И все встало на свои места. Ковальчук сейчас – на генеральской должности, возглавляет штаб десантных войск (президент Украины присвоил звание Героя Украины Андрею Ковальчуку в ходе военного парада по случаю 25-летия Независимости Украины. – Ред.). Они действительно мужественно защищались. Защищая луганский аэропорт, погибло или пропало без вести слишком много людей, чтобы можно было делать вид, что этой страницы войны не было.
Да, бои за ДАП, о которых столько написано и снято, тоже были страшными. И мне кажется, можно было его удержать. Надо было просто перейти аэропорт – и пойти дальше. Но все уперлось в "минские договоренности". Наверное, в той политической ситуации иначе было нельзя…
Читайте: Він забагато знав: сім`я бійця АТО не вірить в офіційну версію його вбивства
А вообще – войну можно было закончить еще тогда, в самом начале, если бы мы были немножечко решительнее. Хотя с другой стороны, если бы россияне перешли открыто границу тогда, когда наши вооруженные силы еще не до конца были отмобилизованы – кто знает, что было бы с Украиной сегодня. Этот конфликт показал все плюсы и минусы ВСУ – и это дало возможность начать избавляться от лишнего и добавлять необходимое…
В общем, были фильмы про 80-ю бригаду, про 95-ю, про ДАП, про другие бои. А про 79-ю бригаду никто почему-то не вспоминает. И это немножечко даже обидно. Потому что перед ребятами стояла крайне тяжелая задача: держать границу, которую обстреливали и со стороны России, и из Луганска и Донецка. И ребята под этим перекрестным огнем держали границу, чтобы не дать поставлять из России вооружение и технику незаконным вооруженным формированиям.
Ребята в 79-ке были великолепные. Может, это мое немножечко субъективное мнение, потому что я все время был с ними. Я их привел в АТО. Я принимал участие в выводе 79-й, когда она была в окружении. И когда бригада вышла – я все равно остался в секторе Д, которым тогда командовал генерал Литвин, для координации действий.
Читайте: Капелан Валентин Серовецький: я пройшов крізь пекло. Але є ті, кому набагато страшніше
Война. Начало
Сектор Д просуществовал всего один месяц. Про него тоже почему-то никто не говорит, не вспоминает. Хотя задача у нас стояла не менее важная и тяжелая, чем в других секторах. И мы делали все, что в наших силах, чтобы выполнить поставленные задачи. Иногда – даже больше, чем могли. У нас было мало ресурсов. Тяжело воевать в "коридоре", который с обеих сторон простреливается. Конвои не доходили до точки назначения – их расстреливали по пути. Они попадали в засады. Но, несмотря ни на что, 79-ка стояла.
Стояла после колоссальных потерь под Зеленопольем, когда мы впервые попали под "грады". Стояла, когда погибли первые ребята под Саур-Могилой, когда на этой высоте были размещены огневые точки противника, когда впервые на нас поехали танки. До этого ведь ни про танки, ни про "грады" никто ничего не слышал. А тогда, в июне, двое бойцов разведроты погибли под Саур-Могилой – попали в засаду. Это был первый большой шок. Нам впервые пришлось отвечать из тяжелых орудий – с автоматами и пистолетами, с которыми воевали до этого, трудно идти против танков.
Тогда, после первых серьезных боев, мы поняли: началась совершенно другая война. Нам пришлось обойти Саур-Могилу – стояла задача дойти до Луганска, замкнуть кольцо и полностью закрыть этот периметр, больше 100 км. С нами шла 72 механизированная бригада, частично – 24 мехнизированная, небольшие подразделения 28-й , части 51-й… Когда 51-ая покинула свой сектор – остались добровольцы, порядка 400 человек, которые отказались уходить. И в итоге мы отдали им эти блокпосты – и худо-бедно собрали снова свою 79-ю бригаду.
Первого погибшего я увидел собственными глазами под Амвросиевкой. Это был совсем еще молодой парень из 25-й бригады. Тогда со стороны противника был открыт минометный огонь по зашедшему на территорию части подразделению медобеспечения нашей 79-ки, в котором было много девушек-санинструкторов. Кроме погибшего парня тогда было еще 19 раненых. Плюс – сгорели все личные вещи, девочки-медики остались, в чем были… После этого обстрела командование бригады решило максимально убрать из зоны АТО женщин – как бы тяжело ни было нам после такого решения. Но они призывались еще в мирное время – и у многих дома были дети. Кто бы заменил этим детям мам, если бы те погибли?..
Читайте: "З ним я пройду долину смертної тіні": вражаюча історія кохання і боротьби за життя
Окружение
Первые массовые потери 79-я бригада понесла под Изварино, когда ребят обстреливали из "градов" - очень много раненых тогда было.
В то время все происходило по ночам. Открыто, как сейчас, никто не ходил. "Помощь" из России приходила по ночам. Танки приходили по ночам. Россияне прятались – не могли открыто показать, что участвуют в войне.
Вскоре после боев под Изварино я получил доклад о выдвижении через границу 10-15 автомобильных колонн по 15 машин в каждой. Было принято решение открыть огонь по этим колоннам… Бой длился до утра. У нас только артиллеристов было ранено около 40. Мы потеряли много техники. Из 18 орудий Т30 у нас осталось то ли 5, то ли 3. Такие были потери…
И мы начали отступать. Так и не соединившись с подразделениями сектора А в Луганской области. Не дошли всего 20 км. Не могли дойти – нас начали выбивать "градами" и артиллерией.
Под Зеленопольем 79-я попала в окружение, которое длилось 21 день. Тяжело ребятам пришлось. Мы не могли эвакуировать ни раненых, ни убитых. Они каждый день рапортовали мне о потерях и потребностях – но мы практически ничем не могли им помочь. Тогда было принято решение вывозить их на границу с Россией. Туда приезжали волонтеры, забирали раненых и тела убитых, везли по российской территории – и передавали назад в Украину в районе "Успенки". А там мы их забирали.
Отступали до Дьяково. Там ребята закрепились и стояли до момента, пока им не дали приказ отойти. Там, под Дьяково, погиб майор 79-ки Сергей Кривоносов, который закрыл собой товарищей во время обстрела из "градов". Ему дали Героя Украины – посмертно.
Все держались. Никто не хотел отходить. Никто не верил, что придется отступать или что у нас что-то не получится. Все ждали помощи. А она тогда так и не пришла. Слишком много было вспышек, слишком мало сил, чтобы удержать все…
Читайте: "Главное - чувствовать, что мы нужны": бойцы АТО открыли в Киеве центр бытовых услуг
Война, проигранная в небе
Тем летом мы еще пытались доставлять грузы с помощью самолетов. Руководство 79 бригады выходило на меня, просило помощи авиации. Я тогда под Гранитным был. Тогда были вызваны два Су-25. Но они не успели отработать – их сразу сбили с территории РФ. Сразу. Они даже ничего не сделали. Летчики катапультировались. После этого руководство, находящееся в Краматорске, сказало, что авиация в этот район больше не полетит – потому что мы просто теряем самолеты.
И больше к 79-ке авиация не прилетала.
А до этого самолеты летали еще под Изварино, в другие места. Пока у нас был воздушный коридор, летали Ан-26, сбрасывали на парашютных системах грузы. Не только 79-ой – всем воинским частям. Это было мое направление, я ведь – офицер воздушно-десантной службы.
Мы собрали в Чугуево под Харьковом около 15 офицеров и прапорщиков со всех десантных частей – специалистов, которые могли укладывать парашютные системы, швартовать их. Они получали приказ, грузы - и швартовали. Никто не знал, куда будут лететь эти грузы – даже летчики узнавали о точке назначения в самый последний момент. Делалось это для предотвращения утечки информации, чтобы противник не смог устроить засаду, сбить самолет.
Летали на высоте свыше 5 тысяч метров – для того, чтобы с земли никакие средства противовоздушной обороны не могли сбивать самолеты. Была разработана целая программа, которая прошла войсковые испытания на Житомирском полигоне.
Читайте: Родион Шовкошитный: за 10 месяцев на линии в меня ни разу не стрелял сепар, только свои
Если сбросить груз с большой высоты – точность попадания будет минимальной, из-за разного ветра на разных высотах. Поначалу мы думали бросать с высоты 500 м – но в таком случае самолеты легко было бы уничтожать из стрелкового вооружения – зенитных установок, крупнокалиберных пулеметов, которые бьют на 1,5 – 2,5 км. Переносные комплексы типа "стрелы" или "иглы" бьют еще дальше – до 4 тысяч м. Поэтому было принято решение бросать грузы с высоты 5-6 км.
Оставалась проблема: точность попадания грузов. Мы провели испытания в Житомире. Установили на парашютные системы с грузами специальные приборы. До высоты 400 м над землей груз просто падал. А потом прибор открывал парашют – и груз приземлялся, где надо.
В тот момент это была победа. С помощью этого воздушного коридора удалось спасти множество жизней. С воздуха окруженным частям бросали боеприпасы, медикаменты, воду.
В том числе, так получала грузы и 79-ая. До момента, пока в районе Луганска не был сбит Ан-26. Сбили его с российской территории – либо ракетным комплексом, либо (что более вероятно) ракетой "воздух-воздух" с вертолета или самолета. Потому что сбит этот Ан-26 был на высоте 6,5 тыс.м. И руководство приняло решение, что самолеты в зоне поражения больше в небо не поднимутся – пока мы не подавим средства ПВО противника.
В том самолете находился и мой офицер, подполковник Мордвинов. После команды покинуть самолет он выпрыгнул с парашютом. А два летчика погибли. Они пытались держать самолет, чтобы он не пошел в "штопор". Чтобы люди, которые были в самолете, смогли выпрыгнуть и спастись…
Мордвинов выпрыгнул первым. Попал в плен. Через 51 день его обменяли. Сейчас он продолжает служить у нас в командовании. Со здоровьем у него, правда, не очень. И мы долго боролись, чтобы доказать, что он вообще был в АТО. Личный состав ведь взлетал с Чугуево – а это не была зона АТО. Когда мы подавали документы на награждение Мордвинова – они возвращались с резолюцией, что этот военнослужащий в списках участников АТО не числится. Вот такой вот парадокс: в плену человек был, а в АТО – не был. Хорошо, что мы смогли победить и эту бюрократическую махину. Обращались-обращались – и доказали…
"Весняна злива"
Если вспомнить, АТО началась не сразу. Сначала войска выдвигались на учения "Весняна злива", которые были объявлены в марте. Я уехал из Киева в Ровно 5 марта, по документам – на эти учения. Точно так же – многие подразделения.
И никаких других документов у нас не было. Командировочный выписывался на месяц. А домой я вернулся уже в августе, на санитарном самолете. И таких было много. Ведь АТО тогда не было. В АТО вытянули сначала по одной роте из разных десантных подразделений – для выполнения каких-то задач. Потом АТО расширилось на весь район. Изначально мы шли туда, на Донбасс, под предлогом удержания государственного контроля над границей, шли в помощь пограничникам. Так откуда документы? И стоит ли удивляться, что многих, кто был тогда, в начале войны, на Донбассе официально там не было? У меня есть два официальных ответа, что я не был в АТО. Я, как и многие, шел на учения…
Читайте: Це важко передати, якщо сам не переживеш: історія бійця АТО, який на війні став художником
Мариновка. Ночь, когда нельзя было умереть
Меня все спрашивают о событиях на Саур-Могиле. А у меня были и другие командировки. Разные. Из самых запоминающихся – поездка в захваченную сепаратистами Мариновку.
Это случилось, когда 79-я уже практически вышла из сектора, а я остался для координации бригад, заходивших в наш сектор на два, на три дня. Необходимо было организовать сбор боеприпасов, топлива, вывоз раненых, убитых… Часть бригады, зашедшая в сектор – это совершенно не то, что бригада, находящаяся в твоем подчинении постоянно.
В один из дней меня вызвали в штаб. Сообщили о том, что я должен поехать и собрать тела убитых. Как мне сказали – наших десантников, потому что "они в тельняшках". Эти тела лежали в поле уже более двух недель. Выделили машину, в которой не было даже кузова (в секторе Д в тот период транспортных средств категорически не хватало). Когда я поинтересовался, как мне на этой машине везти тела ребят – мне ответили, что я могу привязать их к раме…
На этой машине мы доехали до Амвросиевки, а там она окончательно сломалась. Поэтому мы дождались другую машину – и поехали дальше.
В том районе тогда царил настоящий хаос. Непонятные перемещения, отведение многих частей, потеря контроля над отдельными районами. Мы ехали, часто не зная, кто контролирует тот или иной населенный пункт. Когда доехали до Мариновки, я связался со штабом – узнать, наша она или нет. Меня заверили, что Мариновка – под нашим контролем.
Но когда мы въехали в это село - только ленивый в нас тогда не стрелял! Потому что Мариновка все-таки оказалась не нашей… Нас спасло лишь то, что дело было вечером. Мы увидели дыру в заборе, бросили там машину – и побежали. Сепаратисты тогда зачищали город. Им, видимо, было не до нас… Помню, я тогда сказал ребятам, что не имею права погибнуть в этот день – это был день рождения моей дочери. Я только просил хлопцев: давайте дотянем до 11 числа, хотя бы до полуночи…
Кроме нас четверых во всем селе тогда уже не осталось ни одного украинского военного.
Мы попытались спрятаться в одном из ближайших домов. Только ступили на порог – в нос ударил сильный запах разложения. Стало понятно: в дом заходить нельзя. Кругом уже были расставлены растяжки, кругом все было исписано аббревиатурой "ДНР". Поэтому мы просто притворили за собой железную калитку, прошли по двору к огороду, засаженному кукурузой. В этой кукурузе можно было спрятаться, по ней можно было попытаться незаметно убежать…
А перед нами была Саур-Могила. Я ее хорошо видел. Сидел в кукурузе и смотрел, как обстреливают Саур-Могилу.
Больше всего запомнилось, как смотрел тогда на часы – и мне казалось, что они тикают до ужаса громко, а стрелка остается практически неподвижной… И я никогда раньше даже представить не мог, насколько оглушительным бывает биение сердца. Казалось, что этот звук может нас выдать. Ведь во всем селе были только сепаратисты – и мы.
Читайте: "На полонених не можна ставити хрест": Афанасьєв про переговори з терористами, Савченко і Кремль
А когда настало 11 число – я понял, что все теперь будет хорошо. Потому что больше всего в жизни боялся, что умру в день рождения дочки – и ее праздник навсегда будет омрачен воспоминаниями о моей смерти.
К 5 утра все стихло. И я позвонил в сектор Д, успел сказать им, что мы живы, что кроме нас никто из наших не выжил, и что они больше не вздумали никого сюда посылать, потому что село уже захвачено сепарами. Успел также в сердцах крикнуть, что они там, в штабе, ненормальные. А потом у меня закончились деньги на телефоне. Тогда в этом районе вышки уже были разрушены – приходилось звонить через роуминг… Моя жена не успевала мне пополнять счет. Потому что просто позвонить и сказать "я живой" – сразу минус 9 гривен на счете.
Оказывается, передо мной сюда уже посылали офицера. И они попали в засаду. Сепаратисты поставили танк посреди дороги и стреляли, как только видели украинский флаг. Снаряд попал прямо в грудь водителю. А тот подполковник выжил. Я даже с ним встречался потом. Он просил, чтобы ему привезли тактические очки. У него были страшные ранения, но он был в очках – и когда их сняли, оказалось, что глаза уцелели. Когда я его увидел – решил, что тоже непременно куплю себе нормальные очки…
Как выехали? На своей машине, с флагом Украины. Сепары стояли на окраине села, они были убеждены, что в селе не осталось никого из украинских военных. Поэтому когда мы промчались мимо них – они настолько обалдели, что даже не открывали огонь. Просто не верили, что кто-то мог выжить.
Так мы попали в Степановку. Она тоже была в окружении. Стояла в селе тогда 30 механизированная бригада. До этого я несколько суток не спал, поэтому, как только мы прорвались к своим, нашел себе место в разбитом ресторане, ребята притащили мне двуспальный матрац, я упал – и уснул. Когда проснулся – моего УРАЛа не было. Водитель уехал, не сказав мне ни слова. Я остался в Степановке один – без машины, с невыполненным заданием.
Когда раззнакомился с ребятами, разговорился с одним из офицеров. Рассказал, зачем приехал. Он ответил, что видел тела убитых ребят. Что один из погибших, капитан – еще ничего. А по остальным уже лазят черви. Отправил меня в санчасть, взять трупные мешки, потому что иначе мы не смогли бы даже поднять тела – они бы просто лопнули.
В санчасти, где сидели девчонки с круглыми глазами – такого же возраста, как моя старшая дочь, - мне сказали, что мешков нет. Поэтому пришлось снять целлофан с теплицы… Но доехать туда, к тому полю, у нас так и не получилось. Мы несколько раз становились в колонну – но ее сразу же разбивали.
А в один из дней этот офицер сказал, что нужно уезжать из села – потому что утром сепары начнут штурмовать. Знаете, местное население там, в зоне, каким-то шестым чувством ощущало, когда будут обстреливать. Я по ним определял, когда будет штурм. Если они вывешивали белье сушиться и спокойно ходили возле своих домов – значит, все в порядке. Если белье снимали и прятались в погребах – через 10-15 минут начинался обстрел.
Тот капитан предложил ехать с ним, потому что он уезжает. Он не был военнослужащим 30 бригады. Он сам воевал. Нас собралось 8 человек – на одну очень маленькую полуржавую машину. На ней мы выезжали из Степановки. И я очень благодарен тому капитану за то, что перед выездом он поехал и собрал все тела…
Я никогда не видел таких ослепительно белых человеческих костей… Мы собрали эти кости в пакет, положили туда же разбитый автомат. Я не знаю, что хоронили родственники. Кроме этой горстки костей не осталось ничего…
Так я выехал из Степановки. Утром село действительно окружили и штурмовали. Ребята, которые остались – тот самый исчезнувший третий батальон 30 бригады… Судьба многих из них неизвестна до сих пор. Они воевали сами, как могли…
Саур-Могила
Я часто по ночам выбирался на крышу и смотрел, как обстреливают Саур-Могилу. Удивлялся, как люди вообще там выживают – она вся была охвачена огнем. Казалось, даже земля горела.
А 18 августа под утро меня вызвал к себе генерал Литвин. Сказал, что на Саур-Могиле находится полковник Гордийчук. Что у него осталось очень мало людей. А противник начал штурм – и очень высока вероятность, что высоту могут захватить. Что нашим на Саур-Могиле необходимо подкрепление.
Я ответил, что кроме меня в секторе десантников нет. Но оказалось, что в сектор для выполнения этой задачи перебрасывают 50 военнослужащих из 25 бригады. И что я должен возглавить это подразделение. Наша задача – удержать эту высоту, пока не придет подкрепление.
Я попросил транспорт и развед-группу, потому что у нас не было карт, а ситуация на то время менялась с каждым часом. И попросил разрешения позвонить Пикулину – командиру 3 полка, моему другу. Попросил его приехать – и мы вместе пошли к командованию. Были генерал Литвин и генерал Думанский. Мне поставили официальную задачу, что я должен возглавить группу бойцов. Пикулину поставили задачу вывезти меня и сопровождать мою колону. Свободной группы у него не было – он должен был вести нас сам. Тогда людей не было вообще, никто не смотрел, кто ты по званию. Есть задача – и ее необходимо выполнить.
Пикулин сел на инкассаторский броневик, меня посадили в отсек для денег. Он предложил заехать в его расположение, где были офицер и повар. Офицер поехал с нами как автоматчик, а повара оставили главным, чтобы он держал связь с другими группами и следил за лагерем.
Я знал, насколько интенсивно обстреливают Саур-Могилу, знал, какие там потери… На тот моменту у нас было совсем мало сил, как людских, так и артеллерии. Мы выполняли свою задачу и никто про это не знал. Единственный, кому я рассказал, куда мне предстоит отправиться – Влад, офицер, с которым мы долго вместе служили и который сейчас находится в АТО. Я ему позвонил, рассказал, какой приказ получил, сказал, что вряд ли вернусь оттуда живым, объяснил, где находится моя форма и попросил, чтобы он не бросал мою семью. Домой не звонил.
Вот с таким настроением, с уверенностью, что обратно не вернусь, я и поехал.
Своих ребят я нашел под Амвросиевкой. Сразу рассказал им, какая задача перед нами поставлена. Не хотел скрывать. Решил: пусть лучше со мной пойдет меньше людей, но тех, на которых можно положиться.
Они стояли передо мной в строю – а я говорил, что никого принуждать не буду, что понимаю, что у каждого из них есть семьи, что каждый сделает свой выбор сам – как ему подскажет его совесть. Сказал, что мне нужны добровольцы. Вышел только один человек - младший сержант Александр Славин. И вот мы стоим с ним вдвоем перед строем – и никто больше не выходит…
Я попросил ребят еще подумать, пока я буду искать танк. Нашел. А когда вернулся к ним - сказал, что там, на Саур-Могиле – такие же люди, как и мы. Что эти люди ждут помощи. Что если не мы – то кто?.. Тогда вышло еще шестеро: Сергей Стегарь, Владимир Кандела, Денис Перевозник, Денис Мищенко, Руслан Заблоцкий и Виктор Самойлов. Ни одного офицера, только солдаты и сержанты.
Мы пошли. На одном из блокпостов ко мне подошел старший лейтенант, спросил, чем может помочь. Пойти с нами он не мог – не на кого было оставить блокпост. А у нас тогда практически не было боеприпасов, даже обмундирования – некоторые ребята вообще в футболках были… Он дал нам пару цинков боеприпасов. Я попросил воды – он ответил, чтобы брали, сколько сможем увезти. Изначально нам сказали продержаться 1-2 дня, пока придет помощь. Дали сухпаи. У нас не было украинского знамени – и этот лейтенант отдал нам свое, единственное.
Читайте: Родион Шовкошитный: для аферистов АТО — рай!
Помню, когда мы уже загрузились и я сказал, что мы готовы выдвигаться, Пикулин заявил, что ситуация непонятная. Что это – самоубийство. Он позвонил кому-то, а потом объявил нам, что едут еще добровльцы. Приехали ребята – я даже не знаю, из каких подразделений. Мы сели на УРАЛы - и поехали. Сопровождал нас один БТР. Ехали дорогой, которую знали только эти ребята, которые нас сопровождали. И пока ехали - везде я видел сгоревшие вертолеты, сгоревшую технику…
Когда прощались с Пикулиным, я доложил, что нас – всего 8 человек. Литвин возражал против того, чтобы мы такой маленькой группой туда выдвигались. Но начальник Генерального штаба отдал приказ выдвигаться. И я его понимаю. На его месте я поступил бы точно так же…
Как раз когда мы прощались с Пикулиным, я заметил, что при мне нет деревянного крестика – и страшно расстроился. У нас в семье сложилась традиция: каждый раз, когда я ездил в командировку, дочь давала мне свой деревянный крестик. Пикулин увидел, что я расстроен – и поинтересовался, что случилось. Я рассказал, что потерял талисман. Тогда он мне пообещал: "Не переживай, я тебя вывезу - живого или мёртвого. Даю слово офицера".
С таким настроением я и поехал.
На Саур-Могилу мы прибыли под вечер 18 августа.
Двое суток в аду
Когда мы приехали на высоту – как раз начался обстрел. Впрочем, у нас к тому времени за плечами были такие бои, что тот обстрел казался чуть ли не баловством. Так, артиллерийские выстрелы, чтобы просто держать нас "в тонусе". На войне есть такое понятие – "держать в напряжении". Это означает делать все, чтобы противник не мог спать, не мог ходить в полный рост, не мог ни на секунду расслабиться.
По прибытию я отправил машины назад. Потому что первое, что бросилось в глаза на горе – сгоревшая техника и отсутствие позиций, где можно было бы спрятаться. Просто гора.
Позиции мы делали уже на следующий день, 19 августа. Я нашел на высоте памятник погибшим летчикам, в котором снаряд пробил дыру. Мы забрались туда. Там у нас был и штаб, и склад. Все, что не смогли затащить туда – оставили в земле.
А первую ночь, с 18 на 19-е мы провели под открытым небом. Ночь выдалась холодной. И один из моих ребят, Володя Кандела, начал заболевать. Мы спустились вниз, нашли какие-то вещи брошенные, стянули все назад, понаходили куски железа - и начали оборудовать позиции. Ребята еще, помню, возмущались, что мы вшей наберемся. Но лучше уж набраться вшей, чем замерзнуть. Поскольку Володе становилось все хуже, я поспрашивал у ребят, у кого из них есть теплые вещи. Отозвался Виктор Самойлов, дал Володе свой свитер. Виктор был старше и куда крупнее Володи, поэтому его свитер оказался великоват. Когда Володя его надел – рукава у него свисали, как у Пьеро. Он еще говорил, что над ним будут смеяться. А мы отвечали, что здесь над ним смеяться просто некому…
В этом свитере Володя и погиб. И Виктор погиб тоже. Два товарища, которые были связаны одной вещью – оба погибли.
19 числа мы только-только успели оборудовать свою позицию, как начался обстрел. Такой сильный, каких до этого мне видеть не доводилось. Казалось, взрывная волна, подымаясь от земли по стенам вверх, заставляла их колыхаться…
Я отдал команду, чтобы все бежали под этот памятник. Мы спрятались. И тут в наше прибежище прилетел снаряд – прямо над моей головой пробил плиту. Но нам повезло, что мы успели набросать туда мусора, в котором этот снаряд застрял – и благодаря этому не попал в дыру. Иначе нас никого в живых бы не осталось.
Один из ребят, Денис Перевозник, тогда начал молиться. Я слушал его бормотание – и понимал, что если следующий снаряд попадет в дырку – это конец. Денис читал "Отче наш". Чем ближе к нам подступала эта стена огня – тем громче он молился. Под конец он уже срывался на истерический крик… Когда прилетел тот первый снаряд, я ему сказал что-то вроде "не кричи, видишь, все нормально". А потом я услышал "Атака! Танки и пехота!" - и практически сразу в один из углов прилетел танковый снаряд…
Первым из строя вышел Славин – у него были выбиты зубы, сломан нос, он почернел весь, белели только торчащие наружу кости рук и ног… Я тоже был ранен. Если бы не кевларовая каска, которую мне незадолго перед этим подарила сестра – наверное, не сидел бы здесь. Осколок влетел в нее в районе лба – но не пробил…
Но больше всего досталось Володе Канделе. Когда я его увидел, в голове пронеслось: "Это конец". Володя упал на меня. Денис и Саня начали вылезать из нашего прибежища – и тут их увидел танкист. И выстрелил еще раз. Если бы не Володя, в тело которого попали 90 процентов осколков – я бы не выжил. Получается, он спас мне жизнь – закрыв своим телом.
Помню, как ко мне подбежал Сокол (подполковник Александр Мельниченко, командовавший группой из 17 добровольцев-разведчиков из 4 роты 42 батальона территориальной обороны Кировоградской области, которые пошли на Саур-Могилу с группой Потехина. – Ред.). Я просил его, чтобы стащили с меня Володю, чтобы попытались его спасти. Мне казалось, что мне оторвало ноги. Я думал, что уже не жилец…
А потом пульнули третий снаряд – и мое убежище засыпало…
Читайте: Чеченский доброволец "Муслим": вы называете это войной, потому что настоящую войну еще не видели
Знаете, я ведь думал, что умер… Но потом прибежал один офицер. Откопал меня. Сказал, что мои ноги на месте – просто их придавило упавшей плитой. Уколол мне какое-то обезболивающее и вытащил оттуда. Когда выходили, он по рации попросил нас прикрыть. Помню, когда мы вышли из этого памятника и встали в полный рост – это было непередаваемое ощущение. Тогда я понял, что такое дружба. Я ведь думал, что все ушли. Гору страшно обстреливали в тот день. Бой шел до поздней ночи. Я думал, что обо мне все забыли. Но ребята вернулись за мной. Вернулись, чтобы меня вытащить…
Когда меня вывозили ночью, я попросил, чтобы забрали тело Володи. Мне тогда поломало ребра, пальцы, у меня сгорел глаз – нормальный такой "баклажан" лежал… Мне сказали, что в машине нет места для тела Володи. Тогда я попросил, чтобы его привязали сверху. Когда его привязывали, ко мне подошли 4 уцелевших ребят. И один спросил: "Кто будет нами командовать, когда вас увезут?". Я попросил, чтобы позвали Гордийчука. Он пришел. И я попросил его отпустить ребят. Он дал слово офицера, что отпустит их утром. Тогда я назначил за старшего сержанта Сергея Стегаря. Меня увезли вниз, в село.
И практически сразу, как только меня спустили, село начали обстреливать. Мне пробило таз. В помещении, где я лежал, рухнула крыша. Когда меня откопали – у меня просто случилась истерика. Если до этого я мог как-то передвигаться – то после ноги уже не работали. Меня вынесли на ковре, положили тела Володи и Славина – и увезли в больницу.
Из больницы я сразу позвонил командованию, сказал, что на Саур-Могиле осталось четверо моих людей, что им нужна помощь. Но мне сказали, что к ним никто не пойдет. Что якобы была дана команда, чтобы они уходили. Это было в районе 24 августа, когда россияне перешли границу. Тогда я позвонил тогда еще полковнику Луневу. Он пообещал наградить всех семерых орденами "За мужество", спросил, что написать в представлении. Я ответил, что не надо писать ничего про бой, что они заслужили награды уже за то, что вышли из строя, за то, что один из них погиб. Тогда я думал, что погиб только Володя…
Мои ребята, которые оставались на Саур-Могиле, пошли на прорыв с Гордийчуком. Они все попали в плен под Иловайском. Но русские десантники их выпустили. Сейчас они все продолжают служить – за исключением Дениса Мищенко. Тогда, на Саур-Могиле, я думал, что ему повезло больше всех, потому что он был в углу. Но осколок пробил ему в селезенку, у него была контузия… Он просил, чтобы его оставили в армии, но поскольку он не видит на один глаз, ему отказали.
После Саур-Могилы
Лечился я долго. Палаты были переполнены, и когда ко мне подходили медработники с вопросом "Как вы себя чувствуете?" - я отвечал, что более-менее. Потому что видел людей, потерявших руки, ноги, видел, как люди умирали. Так что мои проблемы со здоровьем на этом фоне выглядели пустяковыми. И меня переводили из госпиталя в госпиталь из-за нехватки мест.
А потом я попал в число тех, кого отобрали для лечения в Польше. Госпиталь передал полякам медицинские карты раненых бойцов, а те уже сами выбирали, кого брать – потому что некоторым они просто не могли помочь. Я очень благодарен польским врачам – в частности, за то, что смогли мне разработать руку так, что я могу ею шевелить. Потому что она у меня была повреждена так сильно, что я уже даже не надеялся, что ее удастся спасти. Но в Польше совершили невозможное.
Уже позже, когда подлечился, узнал, что семьям погибших ордена, которыми посмертно наградили ребят, так и не вручили. Тогда я забрал награды в Житомире, лег в госпиталь и, фактически сбежав оттуда, поехал в Днепр, чтобы отдать эти награды родителям Виктора и Володи. И рассказать, как погибли их сыновья. Потому что только я мог рассказать, как все было. И считал, что это мой долг.
Орден Володи Канделы по просьбе его родителей вручал возле школы – они хотели, чтобы односельчане знали о том, как погиб их сын. А орден Самойлова вручил его маме у них дома.
Я знаю, что сейчас в родном городе Самойлова в его честь назвали улицу. А в честь Канделы посадили сквер. Но за ним, видно, никто не ухаживал: все деревья засохли. И я хочу вместе с женой и дочерьми поехать в родной город Володи и посадить там 4 дерева…
А вообще на Днепропетровщине, откуда родом и Виктор, и Володя все очень непросто, неоднозначно. Поэтому семья Виктора для его памятника выбрала фотографию, где он в гражданской одежде – чтобы вандалы не трогали его могилу.
Знаете, что самое страшное? Мы там, на Донбассе, теряем цвет нации. Особенно много потеряли в начале войны. Когда я лечился в Польше – был самым старшим из проходивших тогда лечение 28 украинских бойцов. Познакомился там с пареньком по имени Андрей. Когда на одном из организованных психологами "вечеров знакомств", где мы рассказывали о себе, нас угощали пивом, я обратил внимание, что Андрей не пьет. Спросил у него, почему. Он ответил, что у него – рак крови. Он скрыл свой диагноз, чтобы его взяли в армию. И таких ребят было очень много. У каждого из них – своя история…
Мне очень жаль, что я больше не могу заниматься тем, что люблю больше всего. После ранения у меня стоит диагноз: не годен к службе в ВДВ. Я не могу совершать прыжки с парашютом.
Я думал обмануть судьбу – и попробовал прыгнуть, когда мы здесь, в Украине, испытывали новую польскую парашютную систему. И на прыжках понял, что состояние здоровья действительно не позволяет мне прыгать в таком объеме, как раньше, когда я мог делать, что угодно. После прыжка на максимальной скорости мне было так плохо, что я понял: все, это конец. Если продолжу прыгать – могу подвести других людей. Понял, что пришло время либо уходить из десантных войск, либо искать способ хоть в какой-то мере остаться причастным к ВДВ.
Тогда еще начальник Генерального штаба Воронченко (сейчас он начальник Военно-морских сил Украины) предлагал мне ряд должностей, в том числе, в оперативном штабе. Я отказался – не хотел заниматься тем, что будет не в радость. А когда Игоря Гордийчука назначили начальником Киевского военного лицея имени Богуна, и он предложил мне возглавить филиал лицея в Боярке – я согласился.
Он убедил меня, когда сказал, что ему нужен офицер, которому он сможет доверять, что нужно воспитывать молодежь. И что у меня это точно получится, потому что я воспитал двух дочерей. Одна учится на фармацевта, вторая уже работает фельдшером, а в этом году поступила в мединститут. У обеих моих дочерей уже есть военные билеты – в отличие от многих их сокурсников, в том числе, и мальчиков. Моя жена говорит, что с нее хватит одного военного в семье – меня. Но мои дочки от армии не прячутся. И если их призовут – они пойдут. Хотя мне бы этого и не хотелось.
Так что, думаю, с ребятами мы найдем общий язык.
Честно говоря, на душе как-то не очень. Потому что я много лет прослужил в десанте. Но с другой стороны, это предложение – проявление огромного доверия. Потому что воспитывать детей, воспитывать будущее поколение – это большая ответственность.