Заставили просить прощения у "народа Донбасса" – экс-пленный танкист

Танкист Иван Ляса вернулся из плена 27 декабря 2017 года в рамках большого обмена пленными между Украиной и самопровозглашенными "республиками" на Донбассе. Вернулся за каких-то полмесяца до того, как исполнилось бы три года его пребывания в плену. Три года, которые в тех условиях превращаются в вечность.

Видео дня

О тех, в чьем распоряжении оказалась жизни самого Ивана и его товарищей по несчастью, об издевательствах и порядках, установленных террористами для украинских военнопленных, о том, кого больше ненавидят и боятся в ОРДЛО, а также о том, как выжил после тяжелого ранения в голову без медицинской помощи, собственный "парад пленных" и то, сколько украинцев до сих пор ждут освобождения из донецких застенков, Иван Ляса рассказал "Обозревателю".

- Иван, когда и как вы вообще попали на войну?

- Был мобилизован в третью волну мобилизации, 5 сентября 2014 года.

Попал в первый отдельный танковый батальон, он формировался на базе первой танковой бригады в Гончаровском. Там мы 4 месяца проходили усиленную подготовку.

- Четыре месяца на фоне общей практики того времени – это еще и немало. Можно сказать, вам еще повезло ...

- Да. Наш батальон шел в зону АТО частями. Была рота, которая поехала раньше. А мы поехали в январе-месяце, в начале.

- Куда именно?

- В Волноваху. Там простояли в поле неделю. А потом было первое боевое задание, во время которого я и попал в плен. Через неделю...

Наша задача была – обеспечить проход наших саперов к Путиловскому мосту, по которому батальон "Сомали" отправлял подкрепление в аэропорт. Саперы должны были его уничтожить. Но в поселке нарвались на сильное сопротивление, о котором были не проинформированы по неизвестным причинам.

Пехота отстала. И мы силами четырех боевых машин выдвигались. Дошли до моста, когда начали расстреливать ребята технику, которая была под мостом. Мост сам по себе упал.

А когда отступали, нашу машину подбили, я был ранен - ​​и попал в плен. Весь экипаж тогда в плену оказался. Потом и еще одного из наших ребят тоже в плен взяли. Он был тяжело ранен. Всего четверо нас оказалось...

- Вы так вместе и были потом?

- Нет. Одного из ребят, нашего механика, Захарченко отпустил через несколько дней. Наверное, хотел показать, какой он хороший или, я не знаю, заработать себе какие-то баллы перед кем-то. Еще одного нашего товарища поменяли в 2015 году. Меня – 27 декабря 2017-го. А мой командир, Богдан Пантюшенко, до сих пор остается в плену.

- Не знаете, он есть в списках на обмен?

- Меня уверяли, что на следующем этапе обмена он должен вернуться домой. Потому что та сторона официально признает, что он у них. И вроде как готова отдавать. Сейчас ждем. Может, в ближайшее время будет какая-то информация. Потому что, насколько я знаю, не так давно в Минске менялись спискам. Так, может, договорятся. Очень хотелось бы.

- Будем надеяться... Когда вы тогда попали в плен, куда вас повезли? Как относились к вам?

- Нас разъединили. Меня вечером 18 января повезли в больницу, то ли в Донецк, то ли в Макеевку - не знаю. Я был тяжело ранен, у меня была пробита височная кость –огнестрельное ранение, рикошетом. Там меня прооперировали ночью.

А утром, насколько я помню, где-то через час после того, как я отошел после наркоза, за мной пришли, забрали - и повезли в какое-то помещение, в подвал. Там я увидел Богдана и еще нескольких человек. Среди них был еще один военнослужащий Вооруженных Сил, который там содержался...

- К кому именно вы попали в плен, вы на тот момент уже понимали?

- Это уже позже выяснилось. Это было незаконное вооруженное формирование "Войска Донского" – "казачки".

- Это те, кто больше всего свирепствовал...

- Да. Мы там находились 3,5 месяца – до 30 апреля, пока в Донецке не начался передел "власти" – и "казачков" не взялись всем скопом разоружать.

- Но не отпустили.

- Нет. Затем нас удерживали в комендантском полку, в здании СБУ Донецкой области. Это был период, когда для нас началось физическое рабство. Нас каждый день принудительно вывозили на различные работы. Приезжали утром, часов в 8 примерно – и возвращали нас назад, пока еще не полностью стемнело. Боялись, что в темноте мы просто разбежимся.

И больной ты или здоровый – никого не интересовало. Ты должен работать.

- Видела в различных интервью с людьми, которые прошли плен, упоминания о том, что их выгоняли даже тела погибших из-под завалов доставать. Вас подобный ужас миновал?

- Когда разбирали завалы донецкого аэропорта, после того, как взорвали наших ребят там, туда возили пленных, разгребать это все. Я тогда был еще у "казачков", то есть нас не возили. Возили ребят, которые к тому времени уже содержались в этом комендантском полку, в помещении СБУ. То есть когда нас уже туда привезли, я слышал об этом от ребят, которые там были.

Ну и очень многие из тех, кто ездил разбирать эти завалы, говорили, что ехали туда тоже целенаправленно, потому что понимали: ребят, которые лежат под этими завалами, тоже ждут дома.

- Хоть так вернутся домой?

- Да.

- А вас что заставляли делать? Окопы рыть? Или что-то хуже?

- Окопы не копали. Чаще всего заставляли вычищать административные помещения. Они когда захватили эти помещения, вели себя не очень "вежливо", разбили все, загадили...

- Ну так – "элита молодой республики" же пришла!

- Я бы их иначе назвал. Но не найду слов, которые бы не стыдно было вслух сейчас говорить.

И нас этот комендантский полк перевозил периодически с места на место. До тех пор, пока 22 июня 2016-го нас не перевезли в макеевскую колонию. Лично для меня это был самый легкий период в плену.

- Самый легкий?

- Да. Я был закрыт 23 часа в сутки. Нас кормили три раза в день. Раз в неделю у нас была возможность помыться. Никто не гонял ни на какие работы. Никто не рассказывал, что они о нас думают. К нам не применяли уже методов физического воздействия... Там было легче всего.

- А тяжелее всего?

- Тяжелее? Самыми тяжелыми были последние сутки, даже чуть больше с 25 декабря по 27-е, когда нас уже вывели из камер на обмен. Потому что уже 25-го вечером мы знали, нам объявили списки, кто едет домой. И там оставались ребята.

В камере нас держали по три человека. Я сидел с Александром Морозом и Александром Кориньковым. Кориньков остался там.

- Трудно было, потому что он остается? Или из-за его реакции на это?

- Тяжело было психологически. Он мужественно держался. Не раскис, ничего... Но это было очень трудно. Очень...

У "казачков" было трудно постоянно. Нас, скажем так, "перевоспитывали".

- Больше психологически? Или...

- Больше физически. Психологически, просто поговорить, за те 3,5 месяца зашло от силы 4 человека. Чтобы спросить, кто ты, откуда и как попал в плен. А другие приходили или пьяные, или обкуренные – словом, неадекватные люди. Приходили просто выместить свою агрессию. Они ничего не спрашивали. Их ничего не интересовало...

- Над вами начали издеваться сразу? Или все-таки хоть немного считались с тем, что вы имели тяжелое ранение?

- С 19 января, когда меня забрали из больницы и привезли в подвал. Уже через несколько часов после этого меня и Богдана уже вывезли на озеро (или река была, не помню, был в полусознательном состоянии). Это был праздник Крещения.

Читайте: Враг предлагал мне миллион за свободу – легендарный комбат

- И что было там?

- Там была сооружена "сцена". Собралось местное население – много людей было... Первое, что я заметил – большие проруби, вырезанные во льду. Я подумал, что нас "купать" собираются...

Но ошибся. Нас заставили просить прощения у "народа Донбасса", как они себя называют –за то, что мы на танках приехали к ним "домой"...

Там мало кто, по крайней мере, из тех, кто держит оружие в руках, то есть препятствует установлению конституционного строя, понимает, что они не правы. Они думают, что имеют право просто взять – и забрать кусок территории. Их не интересует, что рядом с ними могут жить люди, которые думают иначе, которые хотят жить в Украине, по украинским законам.

- И перед этими людьми вам устроили что-то типа "парада пленных", как было в свое время в Донецке?

- Что-то типа того.

- Вас били тогда, чтобы заставить сказать то, что от вас требовали?

- Несколько раз ударили... У меня тогда было такое состояние, что когда меня выводили из подвала - я потерял сознание. Меня привели в чувство. Просто подняли, связали руки за спиной, пакет на голову, в машину – и нас повезли...

- А люди? Гражданское население? Как они реагировали?

- По-разному. Одни молчали и смотрели с жалостью. Большинство было настроено очень агрессивно. Кричали. Были такие, которые бросали в нас снежками. Были и те, которые рвались нас бить, вершить самосуд. Но им эти вооруженные люди не дали такой возможности.

- Долго это продолжалось?

- Я не могу сказать... Мне казалось, что очень долго. А потом нас забрали и отвезли назад в этот подвал.

- На "работы" когда вас впервые вывезли?

- Уже после 30 апреля, когда нас забрали от "казачков". Это было все в комендантском полку. "Казачки" нас не выводили на улицу, у нас не было вообще никаких средств личной гигиены, мы не стриглись, не брились, не мылись – ничего этого нельзя было...

- Кормили хоть?

- Кормили. Есть приносили стабильно, три раза в день. Утром была какая-то каша, днем ​​–первое и второе, вечером – снова каша. Каша, макароны...

- Кого-то из одиозных персонажей приходилось видеть? Того же Захарченко, например?

- Захарченко вживую не видел, только по телевизору. У "казачков" видел их "атамана", нас дважды водили к нему на разговор. Для него эти разговоры были больше развлечением. Угрожал продать нас на органы, в Чечню в рабство вывезти, обещал позвонить домой и сказать, что в такое-то время я буду дома, а когда родные мои соберутся – его люди бросят в дом гранату...

- Там же, наверное, сложно не верить во все это?

- Скажем так: какой бы сильный характер у человека ни был, там каждый бы, думаю, задумался, шутит он, пугает – или действительно собирается такое сделать. Разные люди есть. И здесь тоже хватает неадекватных.

- А в комендантском полку над вами тоже продолжали издеваться?

- Первые три недели еще проскакивали моменты, когда мог кто-то ударить. Очень часто психологически "били" – рассказывали нам, кто мы, что мы и что они о нас думают...

Потом, со временем, нас трогали все меньше. Наверное, под влиянием российских офицеров, потому что это такое подразделение, в котором официальное лицо, командир – из местных, а его зам – куратор из России.

Как бы то ни было, чем дальше, тем меньше было моментов физического воздействия.

Они просто приходили с оружием, и охрана забирала столько людей, сколько им было нужно. Количество зависело от того, сколько было охранников. Если забирали двух наших, то охраняли их 2-3 человека с оружием. По меньшей мере, один охранник одного пленного.

- Как они к вам относились?

- Разные среди них были. Одни вообще очень настороженно относились, не разговаривали даже. То есть он тебя забрал – и ты целый день должен работать, не разгибаясь. Не давали возможности ни перекурить, ничего.

А были и такие, которые старались есть дать что-то лучше, сигарет каких-то пачку тыкнуть. И такие были, которые домой давали позвонить...

- Когда вы смогли сделать это впервые?

- Не скоро. 17 января я попал в плен, а домой позвонил или 30 апреля, либо 1 мая, не помню точно. Когда нас привезли от "казачков", нам сразу дали позвонить домой.

- В то время домашние ваши знали, что вы живой, что в плену?

- Мама знала, что жив. Когда мы были у "казачков", туда приезжала белорусская журналистка. Было интервью, о котором "казачки" перед тем очень "просили", инструктировали. Когда это интервью увидели мои родные, они попытались с этой журналисткой связаться, чтобы она сказала хотя бы, где она нас видела. Но ничего из этого не вышло. Не захотела...

- Кроме той белорусской журналистки, приходили еще к вам – за "интервью"?

- Когда были у "казачков", еще приходили из газеты "Красная звезда". Затем, уже в комендантском полку, дважды, насколько я помню, были российские журналисты. И в макеевскую колонию тоже российские журналисты приезжали.

- Вас заставляли говорить что-то конкретное?

- Они, когда приезжают, просто ставят провокационные вопросы, чтобы вытащить из тебя, что командование плохое, что в Украине все плохо – в таком плане...

Уже в макеевской колонии когда были – там уже хоть не было таких угроз, мол, если не скажете того, что надо, мы вас побьем, еще что-то.

Вот у "казачков" когда были – там приходили персонально. Ты не понравился кому-то – и он мог приходить по несколько раз на дню три, четыре дня подряд, а то и целую неделю - и тебя просто били...

А уже в комендантском полку были ситуации, когда пробовали отказываться от работ, "не поеду – и все". За это там наказывали коллективно: выносили из камеры все, что можно было вынести. В то время у нас был электрический чайник, радиоприемник, по которому мы слушали новости... Убиралось все: сигареты, которые были, периодически из Украины привозились передачки – это все выносилось...

- Надолго?

- Все, что можно выпить, съесть и скурить - навсегда. А чайник с радиоприемником через месяц, через три недели отдавали.

Когда мы были в комендантском полку, каждый вечер пятерым из нас разрешали позвонить домой. С очередностью мы уже определялись сами, кто когда звонить будет. У охраны лежал мобильный телефон, у них же был журнал – и туда они записывали номер, который ты набираешь, кому ты звонишь. Был период, когда даже разговоры записывали, то есть сидел охранник - от руки писал в этот журнал.

Так вот, за непослушание забирали телефон - и мы целый месяц не имели возможности позвонить домой. Никто.

Там уже каждый из нас ставил перед собой задачу сохранить не только свою жизнь и здоровье, но и жизнь и здоровье товарища.

- От вашей семьи мошенники не требовали деньги за то, чтобы вас "вытащить" из плена?

- Я спрашивал у мамы. Говорит, не было такого.

Чтобы вы понимали, первый вопрос, который мне задал "атаман", когда нас к нему привели: "Что у родителей есть продать, чтобы тебя забрать?". Когда я сказал, ничего – начал спрашивать, есть ли машина. Нет, – отвечаю. "Хоть дом у родителей-то точно есть?". На это я сказал, что нас в семье четверо детей, я – старший, остальные – несовершеннолетние. И что дом в любом случае никто продавать не будет. Тогда он бросил: "Ну, и сиди, дурак!" – и на этом разговор закончился.

- Для них это бизнес?

- Я видел местных людей, которых они удерживали ради того, чтобы забрать бизнес, квартиру. Видел иностранцев. Был один англичанин. Была женщина из местных, которая работала за границей, кажется, во Франции - и просто приехала в Донецк с сожителем навестить свою маму. Когда они попытались уехать, их на одном из блокпостов "казачки" тоже взяли и удерживали в подвале примерно месяц. А в один прекрасный день за ними пришли – и забрали. Сказали, что отпустят. Но отпустили ли, да и живы ли они, вообще не знаю.

- Вполне же могли не отпустить ...

- Не знаю... Что знал, рассказал компетентным органам. Пусть занимаются, пусть ищут.

- Их отношение к гражданским, местным как-то отличалось от отношения к вам?

- Там ко всем относились одинаково. Что к нам, военным, что к гражданским.

- Что вам рассказывали об Украине? Вы упомянули, что постоянно давили психологически...

- Говорили, что мы здесь не нужны никому, что у нас тут... как бы помягче сформулировать... капец. Что цены растут в Украине, люди бомжуют, что все недовольны, что скоро соберется следующий Майдан, что украинская армия пойдет сама на Киев... В таком плане - что все плохо, и мы никому не нужны.

- Говорили, что о вас забыли все?

- Это – постоянно. Что нас не хотят менять, нас отказываются менять, "вы там не нужны", это Украине невыгодно и так далее ...

- Как же вы держались под таким "прессом"?

- Я знал, что за меня борется мама дома, борются родные, друзья. Потом, когда уже была возможность звонить, я периодически спрашивал маму, что там с обменом, что ей говорят. То есть я знал, что ведутся переговоры, есть какие-то списки, какие-то договоренности... В 2015-м году еще были обмены. Я видел, как забирают людей.

Ну и каждый из нас понимал, что обмен – это не просто "один на два" или "один на три" нас меняют. Что все равно какие-то еще условия ставят.

- Безусловно... Вы говорите, видели, как меняют других. Я все пытаюсь представить, как оно, когда кого-то забирают, а ты остаешься...

- Очень противоречивые чувства. С одной стороны, пропадает настроение. Ты видишь, что человек едет, а ты остаешься... Но с другой – ты рад за этого человека. И понимаешь: если забрали этого человека, нас уже остается меньше. А значит, скорее дойдет очередь и до тебя.

- Кстати, после того, как вы попали в плен и вас прооперировали, вам там оказывали хоть какую-то медицинскую помощь?

- Нет. Когда я проснулся после наркоза, меня бросили на подвал – и все. Ничего не капали, ничего не кололи – вообще ничего! Сняли через месяц швы. За этот период в плен попали еще наши ребята, из-под Дебальцево, были два разведчики из Горловки. И один из них начал у "казачков" просить снять мне швы. Сделал это сам. Потому что это все начало просто нарывать, гноиться. Частично - из-за условий, в которых нас держали. Частично – из-за того, что рану мне зашили не хирургическим материалом.

- А чем?

- Нитью, которой шьют обувь. Черной капроновой нитью.

- Есть кто-то из ваших мучителей, кого вы вспоминаете с особой "теплотой"?

- У меня нет какой-то ненависти. Нет желания встретить на улице и отомстить. Есть Конституция. Есть Уголовный кодекс Украины.

- Вы верите, что он рано или поздно будет работать?

- Конечно, верю. Пока в окопах сидят мотивированные люди, которые защищают Украины - даже не то, что есть шанс, а я уверен, что мы возьмем ту территорию под контроль.

- Очень хочется уже, чтобы быстрее этот момент настал.

- Я думаю, он скоро наступит.

Прощать нельзя. За себя у меня обиды нет – ну, били. Это такое. Как учил меня папа, всегда так не будет. Просто много они горя натворили. Там были разные люди, которые убивали пленных, расстреливали...

- Хоть не на глазах у вас?

- Знаю со слов других ребят. Их везли еще с тремя нашими военнослужащими из-под Дебальцево - и этих трех расстреляли. Хотя сказали, что повезут в больницу... Когда нас уже привезли в комендантский полк, там показали фотографии – и ребята узнали этих людей. Они были расстреляны.

Продолжение интервью ожидайте на "Обозревателе" в ближайшее время.