Рискуя жизнью, нам звонили из оккупации и умоляли вернуться – легендарный комбат

Каково это – стремительно освобождать свою землю, а потом вынужденно отступить с отвоеванных территорий, оставив местных патриотов на растерзание оккупантам? Каково это – знать, что те, кто еще вчера тебе помогал, сегодня поплатились за это жизнью? Каково это - жить в ожидании возможности спросить с врага за все то горе, которое он принес в тысячи семей, и знать, что не дашь ему жить спокойно, пока он сполна за все не ответит?

Все это стало неотъемлемой частью жизни каждого военного, кто пошел защищать Украину не по принуждению, а потому что считал это своим долгом. Со всем этим живет и командир 503 отдельного батальона морской пехоты Вадим Сухаревский.

Во второй части интервью "Обозревателю" он вспомнил о своем первом бое, о периодах войны, которые не забудет до конца жизни, о людях, которые помогали украинской армии, а после были убиты террористами, а также о том, о чем жалеет до сих пор.

Первую часть разговора читайте здесь.

- Вы для себя можете назвать конкретный день, когда началась война? День, с которого для вас лично стартует отсчет?

- Да. 13 апреля 2014-го. День первого боя с группировкой Гиркина под Славянском.

- Но для вас лично это не был первый в жизни бой?

- Я воевал в Ираке, поэтому у меня опыта хватало. Еще 6 апреля 2004 года состоялся первый общий военный бой Вооруженных сил Украины в Ираке. Так что апрель для меня – месяц "веселый".

Читайте: Конец России близок – волонтер из США

- То, что было в Ираке и то, что вы под Славянском увидели – насколько отличалось?

- Во время первого обстрела, когда зазвенели пули по броне – я улыбался. Вспомнил Ирак просто. А пацаны прозрели.

Я уже в триплексе увидел наступающего противника, группу хорошо экипированных, вооруженных мужчин, которые передвигались тактически, двойками-тройками, стреляли по оптике, прицельно... Поворачиваюсь к пулеметчику, который рядом стоял – и говорю: что смотришь? – А что делать? – Стреляй. – Из какого? Два же пулемета спереди на БТРе. Говорю: с обоих.

- Тогда запрещали стрелять?

- Открывать огонь было запрещено. Нам тогда по радиостанции кричали: "Не стрелять!!!"

- Как это "не стрелять", когда вас тупо уничтожают?

- Вот и я где-то так подумал тогда...

- Многие из командиров рассказывают, что тогда, в самом начале, приходилось чуть ли не заставлять бойцов стрелять...

- У кого как. В то время я служил в ВДВ, а у нас война – это состояние души. И бойцы с первого дня службы готовились к войне. Таков характер воспитания войск.

- Готовиться и столкнуться в реальности – это, наверное, все-таки разные вещи.

- Я горжусь ротой, с которой мы воевали по мирному штату, без мобилизованных. Средний возраст по роте был 22 года. Были ребята по 18-19 лет. У них все прекрасно было: и характер, и умение, и желание. Заставлять кого-то стрелять в противника? Для этих ребят это было бы что-то невероятное!

- А мобилизованных у вас так и не было?

- Были. Уже позже, когда я вернулся после ранения, осенью, уже в Денежниково под городом Счастье, где мои ребята выполняли задания на ТЭС, в Крымском, на Бахмутке, тогда события как раз развивались полным ходом. 31-й, 32-й блокпосты как раз тогда были, эти все события... Крымское полностью сносилось "ГРАДами"... Там я впервые столкнулся с мобилизованными.

Большинство из них были достаточно мотивированы. К тому же наша 3 рота тогда в бригаде была почти легендой – так что новоприбывшие на меня и ребят смотрели, как на богов.

- Что сделало третью роту легендарной?

- Оборона луганского аэропорта, штурмовые действия и рейды под Луганском. Мы состыковывались с 95 бригадой, разъединяли "ДНР" и "ЛНР" между Антрацитом и Красным Лучом. За неделю 7 населенных пунктов освободили.

И практически без потерь. Семь населенных пунктов – а у меня ни одного погибшего не было, лишь четверо раненых.

Два из этих населенных пунктов, город Лутугино и село Успенка – 120 тысяч человек – я держал две недели шестью БТРами.

- Ничего себе!

- Да, 42 человека всего. И при этом мы еще брали пленных – майора РФ и еще четырех сепаров.

Пришлось и обязанности местной власти выполнять – потому что они просто разбежались. Вместе с шахтерами мы водоснабжение и электроснабжение восстанавливали...

- А они действительно во все это верили?

- Поначалу – да. Первые пару дней после того, как мы освободили город, вообще улицы пустые были.

Я тогда сразу в бункер в Доме культуры или в театре спустился, посветил фонариком, посмотрел – а их там сотни стоят... Говорю: ВСУ, город освобожден, можете выходить.

Никто не вышел.

А через неделю мамы с младенцами начали выходить. Кормить же детей надо – а нечем. А у меня в центре города супермаркет. И мы начали нормировано выдавать продукты. Сначала на детей.

Директор этого торгового комплекса где-то отыскал мой телефон, позвонил - и говорит: делайте, что хотите, берите, что хотите - об одном прошу: сохраните здание. Я ему ответил, что никто там ничего брать не будет, только продукты раздадим людям. Другие товары никто не тронет.

Наркоманы, которые лечение проходили, потянулись – опухшие, как винни-пухи, с водянкой. Мы им свой "Буторфанол" отдавали, чтобы хоть не сдохли.

Всякое было... Доходило до того, что приходили бабушки и рассказывали, что там, мол, у кого-то сосед на 5 этаж газовый баллон понес – "он, наверное, сепарюга". И такое было. И мы ездили, зачищали те квартиры. Как-то поймали мужика с аппаратурой, который видеокамеры наблюдения на себя замыкал.

Тогда мы три хлебопекарни запустили. Муку из Счастья я заказывал, и свою им отдавали. Сухпайки поначалу людям раздавали. Получалось не так много, как требовалось, но все же...

- И вы наблюдали, как менялось отношение жителей Лутугино к вам?

- Да, отношение изменилось конкретно. Когда нас потом поменяла 24 бригада, а мы пошли в рейд по разъединению "ЛНР" и "ДНР", многие люди из Лутугино звонили и просили вернуться, даже президенту писать собирались.

А когда Лутугино снова захватили российские войска – более 70 человек расстреляли просто... Соседи соседей выдавали.

Вырезали семью, которая нам помогала, когда мы держали луганский аэропорт. Они жили неподалеку. Муж, жена и двое детей. Почти год они считались пропавшими без вести. Пока их не нашли волонтеры...

Из Красной Поляны женщина мне звонила еще почти год, пока там связь была. Говорила все время: "Знаю, что меня слушают – но мне все равно! Слава Украине! Ребята, возвращайтесь, здесь некого бить"...

А женщину в Круглике просто во дворе расстреляли – когда шла к калитке.

Читайте также: Заставили просить прощения у "народа Донбасса" - экс-пленник танкист

Она, эта женщина, на улице встречала нас с хлебом-солью, с украинским флагом. А в первом доме на этой же улице жила еще одна женщина. Ее муж сбежал, а она осталась. Сама с карабином на блокпостах сепарских стояла. Мы это точно знаем. Есть фотографии, все остальное... Мы даже заходили в ее дом, смотрели. Оружия не нашли. Только два магазина с патронами. Забрали. Ей приказали быть под домашним арестом.

А потом она указала на женщину, которая нас кормила.

- Корите сейчас себя, что не сдали ее компетентным органам тогда, когда была такая возможность?

- Я жалею, что я ее не застрелил. Такая возможность тоже была.

- Как вы, зная обо всех этих ужасах, относитесь к разговорам об амнистии?

- Не обращаю внимания. Для меня они были врагами – врагами и останутся. Навсегда. И независимо от того, что со мной будет дальше – спокойно жить они не будут.

- Вас не обижает, что история обороны луганского аэропорта не так известна, как, к примеру, бои за ДАП?

- Если честно – нет. Я понимаю необходимость донесения до масс идеи войны вообще. Именно поэтому мне очень нравится фильм "Киборги" – в нем идея передана. Атмосфера. И душа. А какой объект для этого выбран – абсолютно не принципиально.

- Но бои за луганский аэропорт были не менее ожесточенными?

- Не менее. В донецком аэропорту никогда не было полного окружения. А мы в нем жили. Нам с парашютами сбрасывали грузы и боеприпасы. Мы должны были копать ямы для сбора дождевой воды - чтобы было что пить. Я уж не говорю о полном отсутствии электричества и всего остального...

- Как долго вы были в луганском аэропорту?

- С июня по 18 августа, когда был ранен.

Ребята спрашивают, есть ли у меня медаль за оборону Луганска. Говорю: я его не защищал, я наступал. Поэтому к защитникам не принадлежу! (Смеется).

- Вам реально не дали никакой награды за луганский аэропорт?

- Дали. Орден Богдана Хмельницкого второй степени имею как раз за луганские события. Еще один, третьей степени, получил за Славянск.

- Какой из боев, в которых вам довелось участвовать, вы будете вспоминать до конца жизни?

- Каждый. В каждом бою ты психологически прощаешься с жизнью. А такое запоминается.

- И все-таки? Самое первое что всплывает в памяти?

- Георгиевка... Мы там по тонкой грани между жизнью и смертью прошли. Но этот бой переломил ход событий. Кардинально.

Читайте также: "Здесь был ад, а теперь - Украина!" Как живет освобожденное село на Луганщине

Это был плацдарм, который вывел из окружения луганский аэропорт. Благодаря ему появилась дорога в аэропорт, "дорога жизни", как ее называли. Она до конца оставалась единственной дорогой туда.

- А где вас застало известие о том, что надо оставлять луганский аэропорт?

- В госпитале. Звонят мои бойцы: командир, роты нет. – В смысле, нет? – Никого... Нас пару человек... – Как?!

Они все пешком выходили – и собралась рота. И потом уже выяснилось, что мои ребята вышли с наименьшими потерями. При выходе погиб один командир взвода. Зам мой, Олежка Дундук, был ранен. Четверых бойцов засыпало в бункере – и они попали в плен, в Краснодон.

Но мы их вытащили меньше чем через месяц. Оксана Билозир с моим лучшим другом вытаскивали – за "газельку" активированного угля.

- Это как?

- Сепары и россияне медикаменты просили. И мы полную "газельку" дешевых лекарств закупили – аспирина, угля активированного. Они нам десятерых наших отдали, а Оксанка им – эту "газельку".

- Это, пожалуй, самый удачный обмен за всю войну был...

- И, кстати, нигде не озвученный.

И получилось, что не погиб никто, кроме командира взвода. Тогда, в 2014-м, удача нас очень круто сопровождала.

- У вас было сожаление о том, что пришлось оставить аэропорт?

- Оно есть до сих пор. А как иначе? Это отвоеванная потом и кровью территория, населенные пункты – которые снова оказались под ними. Для любого военного это так. Особенно когда знаешь тех людей, которых оккупанты уже убили...

- Это, наверное, хорошо на войне, когда она есть, эта злость?

- Куда ж без нее? Война тем и хороша, что есть белое и черное, что есть враг и есть цель. Здесь нет политики, нету ничего другого, лишнего, мелочного.

По крайней мере, в 2014-м году это было именно так. Сейчас все уже более расплывчато. "Минские", ОБСЕ, линии разграничения, ограничения стрельбы и все остальное.

- А есть ли на войне место творчеству?

- Абсолютно! Есть звено командиров, знаете, как в анекдоте - "люминий". Для таких понятия маневра нет. Эти командиры губят людей, губят себя. А так нельзя. Особенно в гибридной войне – такой, как эта.

Мне в начале войны вышестоящий начальник рассказывал, что у моего бойца неправильно выкопан окоп. Не по размерам.

Я с ним спорил. Защищает от пуль? Защищает. Защищает от снарядов? Защищает. Что вы еще хотите?! А мне в ответ кричали, что я недоразвитый, и эта моя недоразвитость ни к чему хорошему не приведет.

- Ну, это время покажет.

- Уже показало.

- Скажите, то, чему вас учили в академии и то, с чем пришлось столкнуться на войне - очень отличается? Или все-таки учебные программы для военных отвечают требованиям времени и ситуации?

- Знаю об эмоциональных заявлениях, что учат не тому, не так. Но я доволен на 100%.

Обучение в академии – это базис. Он – о том, как должно быть. А что ты на этот базис будешь накладывать – это уже дело опыта и личных выводов. Учеба в военных вузах – как фундамент для дома. Фундамент, должен сказать, очень хороший. И я за него очень благодарен всем, кто меня учил, делился опытом.

Заключительную часть интервью читайте на "Обозревателе" в ближайшие дни.