"Материнское сердце чувствует, что сын – жив. Он мне постоянно снится": история Олега Карпова, пропавшего под Иловайском

Олег Карпов из Кривого Рога был мобилизован за месяц до того, как ему исполнялось 26 лет. Тот день рождения он праздновал уже на фронте – вместе с земляками, попавшими в 40 батальон территориальной обороны "Кривбасс". Вместо родной Днепропетровщины, как, по словам семей "кривбассовцев", планировалось изначально – мобилизованные криворожцы держали блокпосты возле Старобешево, Амвросиевки, Кутейниково. А потом – оказались под Иловайском.

Там, в окрестностях мало кому известного ранее донбасского городка, в жаркие дни конца августа, когда россияне устроили на украинской земле настоящий ад – Олег Карпов пропал вместе с 16 побратимами. Часть пропавших удалось разыскать среди пленных и вернуть домой. Судьба же семерых бойцов, включая Олега, до сих пор точно неизвестна.

Впрочем мама Олега, Наталья Карпова, уверена: сын жив и все эти годы находится в плену. Женщина верит, что непременно дождется того дня, когда сможет обнять своего ребенка.

Дальше рассказ мамы, которая продолжает ждать и искать сына – от первого лица.

…Олега мобилизовали в мае 2014-го. В тот день, когда его увезли, меня не было дома. Мы как раз поехали навестить сестру. А Олег только вернулся сночной смены (он работал сварщиком на частной фирме), когда к нам домой приехали представители военкомата. Они его забрали. Потом сын перезвонил: мама, я уже на Макулане, в 17-й танковой бригаде.

Где-то до двух недель их готовили – или считалось, что готовили – здесь, у нас, на Всебратском. Затем сына на день отпустили домой. Тогда Олег и рассказал, что они должны куда-то уезжать. Куда их повезут, сын не знал. Мы думали, что они будут стоять где-то на блокпостах в Днепропетровской области – так нам говорили, потому что это батальон территориальной обороны, наша 40-ка.

На следующий день сын уехал. Мы день ждали какой-то весточки, второй ждали… Потом не выдержали и начали звонить Олегу. Так узнали, что Олег с ребятами оказались на блокпосте под границей с Россией.

Тогда, летом 2014-го, мы практически ничего не знали о том, где ребята стоят, в каких населенных пунктах. Знали только номера блокпостов. Знали, что первое время они пропускали машины – тогда многие в Россию ехали или из России… Через куратора нашего батальона Николая Колесника мы ребятам передачи передавали. Им многое нужно было, от прицелов, формы и берцев – до зарядных устройств для телефона и даже продуктов… Тогда ничего практически не было. Они в кроссовках воевать пошли…

В августе, незадолго до Иловайска, сына отпустили домой на два дня. Тогда я его видела в последний раз. Когда Олег уезжал, он мне даже запретил провожать его, говорил: не хочу, чтобы ты ехала в военкомат, не смогу видеть, как ты плачешь.

После этого он еще нам звонил какое-то время. Мне рассказывал, что все хорошо у него. Я уже потом узнала, куда нашу 40-ю отправляли. Старобешево, Кутейниково, Амвросиевка, Краснополье – везде они были.

Перед Иловайском он звонил. Мне снова ничего не сказал о том, где они, что у них происходит. Только предупредил, что несколько дней не будет звонить, потому что, мол, негде телефон зарядить.

А брату, моему старшему сыну Андрею – Олег рассказывал, какие страшные бои у них идут. Их постоянно обстреливали. Они в посадках прятались. Иногда даже раненых своих перевязать не могли из-за сильных обстрелов… Незадолго до "зеленого коридора" тот дом, где они жили и где были все их вещи, боеприпасы, еда – разбомбили. Все сгорело. Они остались без ничего. Даже воды не было. Хорошо хоть под завалами никто не погиб…

И все это время у них не было приказа на выход. Наших детей бросили на произвол судьбы. К тому моменту заместитель комбата Юрий Синьковский был уже ранен. А комбат Мотрий их просто бросил – и уехал, забрав с собой тех, кто поближе к штабу был. Наш блокпост остался один. Ребята стояли до последнего, ждали приказа. Приказа, которого так и не было.

Сын еще когда домой последний раз приезжал, Андрею рассказывал, что там, на Донбассе, на тот момент уже были российские войска. Потом, в конце августа, к ним даже местные жители приходили – и говорили: вы в окружении россиян, чего вы ждете – выходите, пока еще есть шанс вырваться!.. Ребята из 17-той танковой тоже предлагали: садитесь на броню, давайте выходить.

Когда Олег в последний раз звонил Андрею – он фактически попрощался с нами. Наши дети не знали, выживут ли… Андрей мне долго об этом не рассказывал. Признался года через два или три.

Выходить самостоятельно они решили 28 августа. Разделились на три группы, потому что думали, что так будет больше шансов выйти из окружения – и пошли. Две группы смогли выйти. Третья, в которой был мой Олег – не смогла. Из 17 ребят, находившихся в той группе, не вышел ни один. Все они попали в плен – ориентировочно 31 августа. Что тогда случилось, почему так случилось – я все еще не знаю…

Когда от Олега не было вестей день, второй, третий – мы начали его искать. Ездили в Днепр в СБУ. Обходили все больницы и морги. И – ничего.

А потом вдруг 2 сентября увидели сюжет НТВ, который на Фейсбуке выложил Николай Колесник с призывом: посмотрите, может, узнаете здесь своих.

Я смотрю – а там, среди пленных наших ребят – мой Олег…

То, что мой сын в плену, мне подтвердил и один из бойцов "Кривбасса". Этот парень вместе с Олегом был в плену в Донецке, у атамана Юрия Сафоненко с позывным Батя. того, как их взяли в плен. И он нам рассказывал, что Олежик скоро будет дома. Что "Батя" обещал всех их выпустить. Говорил, что мой сын не ранен. Что относились к ним там еще более-менее. Хотя я думаю, он так мог сказать, чтобы меня утешить… Потому что немало потом слышала о том, как те "казачки" свирепствовали, когда напивались, как они над людьми издевались… А еще этот парень нам тогда сказал: вы только не вздумайте сами его пробовать выкупить или поехать туда. Потому что как только начнете что-то делать, – их завезут так, что вы их потом не найдете.

Вот это "сидите, никуда не звоните, ничего не делайте" мы тогда слышали много раз. В СБУ, в милиции, куда ни кинь – все в один голос: ни в коем случае! Годами нам это говорили. И мы слушались. Когда нам позвонили и сказали, что Олег в плену и что есть возможность его выкупить – я не согласилась на это. Поверила, что в СБУ и в милиции лучше знают, как нужно сделать. Да и уверенности, что люди, которые мне звонили, действительно знают, где мой сын и смогут его мне вернуть – не было: никаких доказательств мне никто не предоставил.

Я поверила – и потеряла время. Время, когда можно было туда поехать и поискать, как некоторые другие мамы ездили.

В свое время замкомбата Синьковский пытался с "Батей" договориться, чтобы отпустил наших ребят. Ничего не вышло. Они медикаменты, которые мы передавали, забрали – а детей не отпустили.

А в 2015-м между Сафоненко и Захарченко начались разборки. Боевики Захарченко разоружили "казаков" "Бати", многих арестовали и судили, сам Сафоненко сбежал в Россию. Куда он подевал наших детей, кому он их передал – никто не знает. Этот "Батя" сейчас Украиной объявлен в международный розыск. Рассказывали, что даже в Сирию он ездил воевать. И теперь нам в СБУ говорят: ищите Сафоненко и спрашивайте, где он дел Олега… Теперь они у нас спрашивают: если ваш сын в плену – чего он вам не звонит? А как он позвонит? Кто ему даст позвонить, если на той стороне не признают, что он у них в плену?

Первое время, где-то до середины 2015-го, до нас доходили разные слухи. Один из бывших пленных рассказывал, что тоже видел Олега в плену у "Бати", а затем его и еще 6 ребят из "Кривбасса" забрали и куда-то увезли. Разное говорили. То – что в Луганск их передали. То – что могли в Россию вывезти. И что вроде бы видели среди заложников на каком-то заводе на Донбассе… Но это все – только разговоры, точной информации у меня, по сути, нет. И мой сын официально считается пленником без установленного места нахождения уже более 7 лет. Хорошо хоть так – многим семьям и в этом отказывают.

Общее горе быстро объединяет. С другими мамами мы нашли друг друга еще в 2014 году. Созванивались, обменивались информацией, добивались, чтобы государство вспомнило про наших детей. Много мам было. Но со временем многие ушли. Нас – тех, кто продолжает ездить, где только можно и напоминать о пленных – не так много осталось.

Все эти годы мы Олега пытались найти. С волонтерами связывались. Они не раз говорили – вот в этот обмен он должен быть обязательно. Он есть в списках, должен вернуться вот-вот… Было даже такое, что, как мне говорили, его в последний момент завернули – и кого-то другого поменяли…

И мы до сих пор ждем.

До 2015 года мы хотя бы знали, что Олег точно жив, пока волонтеры туда ездили. А дальше СБУ взяла обмены в свои руки – и у нас вообще нет никакой информации. Хотя до сих пор есть волонтеры, которые хотели бы помочь – но их к обменам не допускают.

А я уверена, что Олег не погиб. В свое время сдавала ДНК – и за все эти годы не было никакого совпадения. Мне, к счастью, не пришлось ездить на опознание в морги. Да и материнское сердце чувствует, что сын – жив. Он мне постоянно снится. В этих снах я его встречаю, он меня обнимает, говорит со мной… Когда последний раз приснился – я спросила: сыночек, когда уже домой? А он мне: мама, сказали – скоро буду, скоро нас отпустят… Так он мне постоянно снится.

Мы точно знаем, что 7 ребят из нашего батальона, с этого блокпоста, где был Олег – в плену. Хоть бы об одном из них узнать – где именно. Была бы хоть какая-нибудь ниточка, чтобы их разыскать. Но та сторона не признает, что наши дети у них.

Да и здесь с нами никто не хочет разговаривать. При прежней власти Ирина Геращенко даже в списки их не вносила долго. Мы все эти годы слушаем, что наши дети – "не на часі". Нынешняя омбудсмен Людмила Денисова узнала про наших ребят после того, как мы в 2020 году устроили "лежачий" протест на Банковой под ОПУ. После этого их начали включать в списки на обмен. Денисова даже с СБУ ругалась… Ну, как можно было потерять столько времени?

Я жалею, что еще тогда не уехала в Донецк искать Олега. Очень жалею. Если откровенно – я очень жалею еще и о другом. Когда вижу теперь такое отношение – к нам, семьям пленных, к ребятам, которые возвращаются с фронта и оказываются никому здесь не нужны – я жалею, что ребенок мой вообще туда пошел. Хотя он, наверное, и не мог не пойти. Так мы воспитали наших сыновей. Кто знает, получили бы они другое воспитание, не были бы они настолько ответственными – может, были бы дома сейчас. А так имеем – и они, и мы. В 21 веке почти 8 лет не знать, где делся твой ребенок – как это?

Мы несколько раз встречались с президентом Зеленским, говорили ему о наших сыновьях. Он отвечал: я помню, я знаю… В последний раз заявил: война закончится – вернутся.

Мы понимаем, что пока не окончится война, пока не прекратят стрелять – ничего не будет. Мы это прекрасно понимаем. Но как же хочется хотя бы узнать, где мой сын, хотя бы передать ему какую-то передачу – и то было бы легче… Знала бы, где он – поехала бы туда, искала бы сама. Забрала бы, как некоторые наши девчата своих забрали… Но нам годами говорили: "не время". Сейчас время ушло. А мы остались. Наедине со своей бедой – и с надеждой, что когда-то наши дети все-таки вернутся домой.