Корчинская о войне на Донбассе: в подходе к спасению жизней мы возвращаемся к "совдепии"

Младшему сержанту 92-й отдельной механизированной бригады имени кошевого Ивана Сирко Роману Дзюбенко было всего 26 лет. Два из них он провел на войне, защищая родную Луганщину от врага, пришедшего на его землю с оружием. Дома Романа ждала молодая жена и маленький сын, родившийся летом 2020-го.

26 января, когда парень вместе с побратимами находился на позициях, противник начал обстрел. Украинских защитников обстреливали из гранатомета, после – из пулемета. А дальше начал работать вражеский снайпер. Он и попал бойцу в голову. Пуля пробила шлем и прошла навылет.

Почти четыре дня Роман боролся за жизнь, пока его сердце не остановилось около 8 утра 30 января в мобильном госпитале в Часовом Яру.

Ранение, которое получил Дзюбенко, было сверхтяжелым. После таких люди редко выживают. Но редко – не значит никогда. Пусть и мизерный, но шанс остается всегда. Он мог быть и у Романа, если бы не шокирующие изменения в системе военной медицинской эвакуации, которые произошли за последние полтора года.

"Сначала мы услышали, как рядом лег ВОГ (гранатометный выстрел. – Ред.). Доложили, что начались провокации. Уже через несколько минут по нам открыли огонь из пулемета. Били прицельно. Первая очередь прошла над нами. Еще через мгновение я увидел, как Рома сделал шаг и резко упал на дно окопа. Первая мысль – наверное, поскользнулся, грязь же чуть ли не до колен. Я позвал его, но он не реагировал. Тогда и понял, что случилось худшее", – так вспоминал о гибели Романа его товарищ Дмитрий, находившийся вместе с ним на позиции.

То, что было дальше, описывается преимущественно одной скупой фразой: "четверо суток врачи боролись за жизнь Романа, но безрезультатно".

OBOZREVATEL же, пообщавшись с очевидцами и участниками событий, восстановил хронологию последних дней жизни погибшего героя.

"Группа эвакуации, боевой медик, бойцы подразделения сработали четко. Романа доставили до санитарного транспорта, к точке эвакуации. Менее чем через час его передали врачебно-сестринской бригаде 65 мобильного госпиталя в Попасной. Далее, по словам медиков, в Попасную вызвали нейрохирурга – и тот вынес вердикт: раненый нетранспортабелен, эвакуировать бойца в Харьков или Днепр, где его прибытия ждали высококвалифицированные медики, нельзя. А оперировать – нет смысла, слишком он тяжелый и не стабильный. На данном этапе сделано все, что можно – больше мы ничего не можем", – вспоминает на правах анонимности наш собеседник.

По ряду причин он не хочет называть свое имя. Мужчина сейчас служит в ВСУ, поэтому подобная откровенность может ему дорого стоить. Однако и молчать он не может. Говорит: то, что случилось с Романом, сильно ударило по морально-психологическому состоянию его побратимов.

"Ребята сделали все, что могли. Даже больше. И здесь они слышат, что их побратиму ничего делать не будут. Возникает вопрос: а нужен ли тогда любой солдат нашему государству? Они подходят и говорят: "Ну как же так? И там, и там оперировали тяжелых, многие выживали... Есть же какой-то маленький шанс!"... Понимаете, простым ребятам – им не до тонкостей. Они знают, что есть раненые и есть погибшие. Роман был ранен. И у них была надежда, что ему помогут, что его спасут... Даже если он тяжелый, даже если безнадежный – делайте все до последнего. Боритесь! Но выглядело так, что за него прекратили бороться сразу. Еще на этапе Попасной", – говорит наш собеседник.

Побратимы Романа Дзюбенко еще тогда, в ночь после его ранения, пытались сделать все, чтобы он выжил. Эвакуировали его с позиций, рискуя собственной жизнью. Сопровождали до Попасной. Подняли среди ночи всех, кого могли. В частности, и народного депутата 8-го созыва Оксану Корчинскую. Женщину, которой, без преувеличения, обязаны жизнью сотни, если не тысячи защитников Украины и жителей зоны проведения АТО/ООС. Ведь она с начала войны не только лично организовывала спасение тяжелых раненых, но и последовательно работала над созданием системы военной медицинской эвакуации и построением действительно эффективной модели оказания медицинской помощи раненым военным – независимо от того, служат они в ВСУ, МВД, НГУ или в добровольческом батальоне.

– Алгоритм медицинской эвакуации с 2014 года мы выстраивали для добровольческих подразделений, – вспоминает Оксана Корчинская. – На тот момент я возглавляла волонтерский межведомственный штаб по спасению раненых. Когда же стала народным депутатом и первым заместителем комитета по здравоохранению, мне удалось усадить за один стол представителей всех причастных структур. И 13 мая 2015 года приказ о создании Военно-гражданского координационного штаба медицинской помощи подписали представители 5 министерств: министр обороны Полторак, председатель СБУ Наливайченко, министр внутренних дел Аваков, президент Академии наук Украины Цимбалюк и министр здравоохранения Квиташвили. Впоследствии, в 2016-м, к нам присоединился еще и министр инфраструктуры Владимир Омелян.

– Зачем был нужен такой штаб? Какую главную цель ставили перед собой при его создании?

– Мы разработали единую концепцию эвакуации как для раненых военных, так и для гражданских. Для всех раненых и травмированных в зоне АТО действовала совместная схема эвакуации. Это нас потом не раз спасало. Например, в Авдеевке в 2017 году, когда на фоне большого количества раненых военных мы получили еще и немало гражданских раненых.

Наша концепция предусматривала, что мы вывозим раненого в ближайшую районную больницу, где находится военная группа усиления. С момента организации штаба таких больниц было 17. За основу взяли принцип, по которому мы, добровольцы, действовали еще в 2014 году, когда организовали такие группы в Старобешево возле Иловайска, в кураховской больнице неподалеку от Марьинки, в волновахской больнице – на донецком направлении. Эту же схему воплотили уже с военными, вместе с тогдашним руководителем Военно-медицинского департамента Министерства обороны Украины, генерал-майором Андреем Вербой.

Генерал Верба способствовал нам во всем. Он лично, вместе со мной, каждые 1,5 месяца объезжал все эти опорные пункты, контролировал, чтобы они были обеспечены всеми необходимыми расходными материалами. Мы следили, чтобы у наших военных врачей не возникало конфликтов с гражданскими медиками, чтобы в случае острой необходимости, при большом потоке раненых, они могли одолжить то, чего не хватает, у гражданских врачей – а затем обязательно возвращали взятое... Военные и гражданские медики работали как единая команда.

Опорных пунктов сейчас в зоне ООС осталось 12. Попасная, куда эвакуировали раненого Романа Дзюбенко – один из них.

И знаете, к 2017 году мы добились того, что у нас выживало тяжелораненых ребят больше, чем, например, у американцев в Ираке. Я для американских военных врачей даже проводила несколько семинаров, где мы анализировали, как нам это удается. Ведь в США вертолеты с боевыми медиками приземляются прямо возле раненого. У нас же эвакуация всегда была более затруднена. Потому что мы сначала вывозим ребят на боевом медицинском транспорте в стабилизационный пункт, дальше – в мобильный госпиталь. И только потом – вертолет. И при этом всем нам удавалось спасать больше тяжелораненых, чем американцам. Несмотря на то, что у них эвакуация – дороже в разы.

– Когда вы узнали о ситуации с Романом Дзюбенко и включились в процесс оказания ему помощи?

– Побратимы Романа позвонили мне около полуночи – в ночь с 26 на 27 января. Прошло где-то полтора часа после того, как он был ранен. Ребята объяснили, что Романа завезли на Попасную. Но кое-что их очень обеспокоило...

Сразу отмечу: военные врачи, боевые медики, начмед батальона сделали абсолютно все квалифицированно. Боевые медики в медпункте батальона стабилизировали Романа, вывезли его на Попасную, передали там коллегам. Его ранение было сверхтяжелым: сквозное в голову. Это действительно одно из тяжелейших ранений на войне. Прикомандированные в стабилизационный пункт в Попасной тоже сделали все в рамках разработанной схемы оказания помощи и эвакуации в зоне АТО. Они вызвали из 65 мобильного госпиталя нейрохирурга.

Но чем были удивлены и взволнованы побратимы Романа и почему они меня набрали? Прежде всего тем, что приехал очень молодой человек – прикомандированный в Бахмут военный нейрохирург с минимальным опытом. Там, в Бахмутский ЦРБ, 6 лет подряд действовал стабилизационный пункт, на котором всегда находилась группа высококлассных специалистов из Киевского центрального военного госпиталя, из ведущих госпиталей Украины – Львовского, Харьковского... Там всегда находились военный сосудистый, торако-абдоминальный хирурги, нейрохирург... Все врачи были с большим опытом.

Но, как нам объяснили, это изменилось больше года назад: по распоряжению бывшего командующего медицинских сил Хоменко. И сейчас в Бахмуте, например, работают иногда молодые специалисты без опыта. И отвечают они не только за Попасную, но и за Светлодарск, Торецк... От них зависит три, а если считать еще и Часов Яр – четыре военные стабилизационные больницы, в которые вывозят с передовой тяжело раненых бойцов. И они должны выезжать на место для того, чтобы предоставить высокоспециализированную помощь.

Нейрохирург, приехавший в Попасную, по впечатлениям побратимов, – очень молодой специалист без категории. А значит – он не имел права оперировать при проникающем ранении головы. Он мог только делать осмотр раненого (ПХО). Но такой осмотр делает прикомандированный хирург, который там, в Попасной находится. Роману нужен был не осмотр, а специализированная помощь, мнение специалиста, который бы определил, что и как делать дальше. Ранее уже на этом этапе нейрохирурги набирали или главного нейрохирурга МОУ, или профессора Сирка (Андрей Сирко, ученый-нейрохирург, профессор кафедры нервных болезней и нейрохирургии в Днепропетровской медицинской академии Минздрава Украины. – Ред.).

– И что было сделано?

– Роман был нестабилен. Ночью его эвакуировать было опасно. Потому что до того же Бахмута надо было проехать более 100 км по плохой дороге. Поэтому то, что военные врачи решили стабилизировать Романа до утра – считаю верным решением. Потому что он мог не пережить эвакуацию.

Но доставлять Дзюбенко в Бахмут надо было. Мы в свое время сделали там современную хорошего уровня реанимацию. К тому же это единственная больница в радиусе 200 км, где есть КТ. По крайней мере, считалось, что есть. Потому что, как выяснилось, наши врачи, военные и гражданские, которые находились в Бахмуте, знали, что это КТ уже несколько месяцев не работает. Знало и руководство больницы. Знали – и ничего не сделали, чтобы исправить ситуацию. Они не обратились к командующему ООС, начмед ООС не обращался к губернатору и мэру. Представьте: месяцами куча людей, в частности, медиков, знали, что в единственной в радиусе 200 км больнице, которая может спасти жизнь нашим военным и гражданскому населению из Попасной, Светлодарска, Торецка, Бахмута, с "серой зоны", в конце концов – не работает КТ. А у губернатора Донецкой области и у мэра Бахмута (очень состоятельного, между прочим, человека) не нашлось 150 тысяч гривен на ремонт компьютерного томографа.

Я не знаю, сколько местных жителей в этом районе погибли в результате полученных в ДТП травм. Я знаю одно: если КТ там нет – оперировать травмированного или раненого с травмой головы невозможно.

Именно это и произошло с Романом. На следующее утро после того, как он был ранен, я лично обзванивала специалистов с вопросом, почему его не везут на Бахмут, где есть прекрасные операционные и должна находиться одна из лучших бригад военных врачей. Мне объяснили, что его туда не везут, потому что нет смысла. Потому что КТ не работает. Вместо этого Романа отвезли в Часов Яр (на 30 км дальше, плюс дополнительный час езды по плохим дорогам), в палату интенсивной терапии. Там его и поддерживали все эти дни, надеясь, что он стабилизируется и можно будет эвакуировать его на вертолете.

Мы очень надеялись, что Романа удастся доставить в больницу Мечникова в Днепре. Я еще в первую ночь набрала профессора Сирка, утром с ним наконец соединились военные врачи.

– А почему они не сделали этого раньше?

– Я была шокирована, когда узнала, что военным хирургам в зоне ООС уже год как запрещено консультироваться с гражданскими высококвалифицированными врачами, профессорами, которые консультировали нас по тяжелораненым. Генерал Хоменко (генерал-майор медицинской службы Игорь Хоменко, командовал Медицинскими силами ВСУ с февраля по октябрь 2020 года. – Ред.), отстраненный впоследствии из-за коррупционного скандала, запретил командованию и ведущим специалистам-медикам Генерального штаба передавать на места военным врачам телефоны их высокопрофильных гражданских коллег.

В результате военные врачи очень редко консультируются с профессором Сирко, управляющим отделением нейрохирургии в больнице Мечникова, где работают 15 нейрохирургов высшей, первой и второй категорий. Почти перестали консультироваться с академиком Бойко (Валерий Бойко, член-корреспондент НАМН Украины, доктор медицинских наук, директор "Института общей и неотложной хирургии им. В.Т. Зайцева Национальной Академии медицинских наук Украины". – Ред). Это один из ведущих специалистов по сосудистой хирургии и торакабдоминальных ранениях. Номер его мобильного всегда был на всех стабилизационных пунктах. Это удивительный человек, который спас более 100 тяжелораненых бойцов, который принимал их и консультировал коллег по оказанию помощи... Бойко жил нашими ранеными. Как мне объяснили, за последний год его практически перестали вызывать на консультации.

Не обратились к нему, кстати, и позже, когда 30 января еще один наш боец у Марьинки получил тяжелое ранение. Военные медики объяснили это отсутствием команды обращаться к гражданским специалистам за помощью.

– Как вы объясняете себе такую позицию в случае, когда речь идет о сохранении жизни человека?

– Мне кажется, речь идет о страхе, чтобы не стало известно о недостатках работы, недостатках эвакуации. Именно поэтому военные медики теперь де-факто не имеют права обращаться за помощью в гражданские медучреждения. Делать это им не рекомендуется.

К примеру, в случае с Романом, когда стало известно о том, что опытного нейрохирурга возле него нет, я просила медиков обратиться в Северодонецк, где есть очень хорошие специалисты по нейрохирургии, сотрудничающие с нашим мобильным госпиталем там. Они этого не сделали.

При этом по всей зоне ООС сложилась ситуация, когда военное командование не прикомандировывает к мобильным госпиталям высокоспециализированных специалистов. Не так давно у нас были тяжелые ранения – и я узнала, что в госпиталь в Мариуполе не прикомандировывают больше сосудистых хирургов. И когда возникла острая потребность в таких специалистах, военные медики, которые спасали двух раненых, ждали гражданских сосудистых хирургов. И это хорошо, что такие гражданские специалисты там были. Потому что до 2017-го специалистов этой специализации в Мариуполе не было вообще. И только военные могли спасать жизни, в том числе, и мирному населению. Так же, как в Северодонецке нет военных нейрохирургов.

Я вам честно скажу: вся наша схема эвакуации, которая столько лет работала, фактически разрушена. Эта схема заключалась в едином алгоритме оказания помощи, предусматривающем совместную работу всех специалистов, врачей, профессоров отрасли. Так это происходит во всем мире. Ведь от консилиума, от быстрых решений, в частности и о том, куда дальше эвакуировать тяжелобольного или раненого украинца – зависит жизнь этих людей.

И в ситуации с Романом было так же.

Роман находился в палате интенсивной терапии в Часовом Яру. Туда были приглашены его родственники, приехал, как я слышала, брат, которому объяснили, что Роман Дзюбенко нетранспортабелен. Военные врачи, анестезиологи боялись брать на себя ответственность за транспортировку Романа в больницу Мечникова. Без КТ в Бахмуте об оперативном вмешательстве речь вообще не шла, его возможность никто не рассматривал. И, предполагаю, родственникам должны были объяснить, что шансов выжить у Романа в Часовом Яру просто не было.

Этот боец действительно был из сверхтяжелых. Ранение было фатальным. Врачи считают, что шансы спасти Романа были минимальны. Однако у нас раньше были примеры, когда при наличии КТ специалисты оперировали раненых прямо на месте. Но для этого нужны были высококлассные специалисты, а не один молодой выпускник медвуза с минимальным опытом.

Вероятно, у Романа было очень здоровое сердце. Он держался 3 суток. Для ранения такой тяжести это почти чудо. Когда я разговаривала с профессором Сирко, он несколько раз повторил, что не понимает, за счет чего Роман держится. Возможно, у него был шанс. Этого мы уже не узнаем. Но этот шанс на жизнь – если он был – у него отобрала сломанная система эвакуации. И генералу Хоменко, который, как мне рассказывали, и после отстранения де-факто продолжает командовать медицинскими войсками, на это плевать. Так же, как и Генеральному штабу, возглавляемому другом Хоменко Русланом Хомчаком, который разрушил систему взаимопомощи с гражданскими медицинскими учреждениями и заведениями Академии медицинских наук. Шанс на жизнь у Романа косвенно отобрали и те, кто в течение нескольких месяцев (!) ничего не сделал, чтобы отремонтировать единственную КТ в радиусе 200 км, которая обслуживает около 200 км фронта, десятки сел и городов, завязанных только на помощь в Бахмуте. Потому что это единственный город, куда можно доставить тяжелых пациентов после стабилизации в больницах Попасной, Светлодарска или Торецка. Единственный город, куда есть надежда довезти человека живым.

Об отсутствии КТ знали многие. Но обращаться по этому поводу к мэру они начали лишь после поднятого мной скандала. Самому же мэру безразлично, что там происходит с жителями Бахмута или районов вокруг. Ничем другим объяснить тот факт, что город, где работает такой гигант как "Артемсоль", не нашел 150 тысяч гривен на ремонт жизненно необходимого оборудования, – я не могу.

Побратим Романа, с которым я разговаривала той первой ночью и затем – во все последующие дни, на войне практически с самого начала. Он был в шоке от того, что происходило. Все повторял: "Анатольевна, я такой ситуации не мог даже представить" и постоянно извинялся за то, что обратился ко мне. А мне до жути неудобно было перед ним за то, что я не могу задействовать все наши возможности, которые мы задействовали до 2019 года. Потому что раньше в таких ситуациях я имела возможность обратиться к руководству Минобороны. Степан Полторак всегда был со мной, как с координатором межведомственного штаба, на связи. И днем, и ночью. И когда нам нужны были вертолеты, когда возникала необходимость срочно перебросить наших военных специалистов, например, из Краматорска на Волноваху, потому что там были или очень тяжелые раненые, или их было так много, что силами самих местных медиков спасти их не было возможности – всегда все это было в нашем распоряжении. Я ни разу не слышала отказа в подобной помощи.

– Зачем же разрушать то, что работало и сохраняло жизни? Как вы для себя это объясняете? Это равнодушие отдельных должностных лиц? Некомпетентность? Что это?

– Это следствие ситуации, когда генералы переживают исключительно за свои должности. И не заботятся о раненых. Им просто безразлично, что происходит с ранеными ребятами. Ведь главное – чтобы не выходила наружу информация. Поэтому они так, исподтишка, максимально все запрещают.

Когда в Марьинке недавно у нас было двое раненых, один из которых – очень тяжелый – ко мне обращались боевые медики. И так же просили: Оксана, не рассказывайте, кто к вам обратился. Потому что нам потом выговоры влепят. Нам запрещают рассказывать, что с ранеными...

Они сломали схему, которая работала 5 лет. Мы раньше запрещали командирам беспокоить боевых медиков, пока они не отдадут раненого дальше по цепочке. Потому что пока идет борьба за жизнь бойца, пока его везут на адреналине, на Амбу – не надо медиков дергать с расспросами. Сейчас этот запрет нарушен. Командиры звонят им, потому что с них требуют отчитаться в штаб. И пока выглядит так, что некоторых командиров штаб интересует больше, чем то, что будет с бойцами.

Затем раненых привозят в стабилизационные пункты. На большинстве из которых находятся вчерашние выпускники военно-медицинской академии, которые при желании часто просто ничего не могут сделать. А привлекать гражданских специалистов у них "нет команды"...

Руководство ГШ разрушило это все по одной причине: чтобы, не дай Бог, ничто не угрожало их должностям. Тот же Хоменко в свое время был главным хирургом в МОУ – и тогда он прекрасно сотрудничал со своими гражданскими коллегами. Но как только эти люди становятся начальниками – приоритеты у них меняются.

И сейчас, при новой власти, это вышло на первый план. Новая власть не любит слышать что-нибудь о раненых. Не хочет слышать о погибших. Народ Украины убеждают, что на Донбассе – перемирие. Что там нет обстрелов. Они скрывают информацию.

Генералы ГШ практически разрушили общую схему эвакуации, благодаря которой удалось спасти жизни более 15 тысяч бойцов и мирных жителей. Случилось то, что я и предполагала, когда на всех уровнях выступала против передачи военной медицины от МОУ к ГШ. Потому что было очевидно, что в Генштабе – строго исполнители.

Но год назад военная медицина перешла под ГШ. Ею в Вооруженных силах руководит непосредственно командующий Хомчак. А его подчиненный и друг Хоменко за год сделал все, чтобы разрушить алгоритмы эвакуации и оказания помощи в зоне ООС. Так, несколько месяцев назад он был отстранен от должности после известных коррупционных скандалов. Когда миллион давался на откат при приобретении некачественных масок, документы на закупку которых подписывал Хоменко. Когда были закуплены некачественные ИВЛ, которые до сих пор, спустя 7 месяцев, так и не работают ни в одном военном госпитале – и которые были закуплены у малоизвестного китайского производителя по ценам известных европейских брендов...

Наши военные врачи на местах, в зоне ООС, делают все от них зависящее, чтобы спасать наших бойцов. Но сверху им не помогают – наоборот, лишают права и возможности обратиться к ведущим специалистам из лучших медицинских учреждений Украины.

Если бы, не дай бог, сейчас выросло число раненых – вы даже себе не представляете, какая бы была беда! Я вынуждена об этом говорить, потому что мы должны бить в набат. А у меня силы уже на исходе. И если сейчас мне по ночам звонят побратимы – мне каждый раз страшно.

То, что происходит, отражается и на настроениях в армии. Потому что ребята видят, что руководителям страны все равно, что с ними будет. Что никто не обратит внимания на очередную смерть бойца, не будет расследовать причины, не проанализирует, была ли возможность все-таки еще бороться за него, несмотря на тяжесть ранения.

– То, что вы рассказываете, создает впечатление, что в армию возвращается "совок" – в самых гнусных его проявлениях.

– Похоже, что в подходе к спасению жизней мы действительно возвращаемся к "совдепии". А это страшно. Я помню, с чего мы начинали в 2014-м. Помню, что в начале войны большинство наших военных госпиталей были проданы российским банкам. Днепропетровский, Харьковский... Понадобились годы судов, чтобы вернуть эти госпитали в собственность государства.

Я отдала полгода своей жизни налаживанию единой системы эвакуации в стабилизационных пунктах. Весь 2015-й мы работали над обучением боевых медиков и обеспечением их качественными медицинскими средствами, основывали первые школы для обучения тактической медицине. В 2018-м мы зарегистрировали наши аналоги протоколов оказания первичной помощи на фронте.

Сейчас же мы имеем дело со смещением акцентов. С их спутыванием. То, что сейчас происходит в ВСУ, – это действительно возвращение к "совдепии". И сердце болит за тех наших бойцов и офицеров, побывавших в боях, прошедших войну, которые сейчас уходят из ВСУ.

Потому что это самое страшное, что может произойти со страной и армией, которая воююет.

– Вы пытались объяснить опасность от того, что происходит, командованию Генштаба?

– Конечно. Я пыталась что-то изменить, объяснить, достучаться. Целый год звонила Хомчаку. Несколько раз даже на встречу к нему ездила. Но он перестал отвечать на звонки. Он не реагирует на обращения депутатов, которые нам помогают. Ноль реакции.

Надежды – только на смену командующего Генерального штаба. Я не верю, что новый будет намного лучше. Но вдруг он хотя бы к жизням бойцов будет относиться с большим уважением? И даст возможность восстановить систему эвакуации, спасения жизни и возродить межведомственный координационный штаб, в чем раньше нам отказывали. Потому что это действительно позволит спасать тысячи жизней украинцев – как в военной форме, так и без.