Берцы были красными от крови, – прошедший плен участник боев за Иловайск

Чем больше времени проходит после боев за Иловайск, тем больше воспоминания о них видоизменяются, обрастают вымышленными подробностями и утрачивают настоящие. Одна из самых кровавых военных кампаний в новейшей истории Украины уже настолько мифологизирована, что порою сложно докопаться до правды: а что же произошло тогда на самом деле?

И чем большим количеством выдумок обрастают те события, тем ценнее становится каждое аутентичное воспоминание о том, что предшествовало расстрелу россиянами колонны украинских воинов, как было совершено это военное преступление и как спасали свои жизни те украинцы, которым удалось уцелеть в Иловайском "котле".

Возможно, когда-то анализ сотен разрозненных, таких мучительных и шокирующих воспоминаний обеспечит привлечение к ответственности тех, кто устроил то кровавое побоище. А пока – крайне важно сохранить память о подлинных событиях последних дней августа 2014 года, не только ради грядущей справедливости, но и в знак уважения к уцелевшим и в память о погибших, часть из которых не вернулась домой даже после смерти.

Об иловайских событиях, двухнедельных попытках выбраться из окружения, которые завершились попаданием в плен, а также о жизни после таких испытаний OBOZREVATEL поговорил с бывшим бойцом батальона "Миротворец" Андреем (позывной "Медведь"), который до сих пор продолжает защищать Украину.

"... В батальон "Миротворец" я попал еще в апреле. Почему туда? Потому что когда началась массовая мобилизация и я пришел в военкомат – там просто не смогли найти мое военное дело. Работники военкомата у меня даже спрашивали, служил ли я вообще в армии... А я не мог сидеть дома, сложа руки. Хотя тогда, до войны, имел и стабильную работу с высоким доходом, и нормальное социальное положение... Но что-то не дало остаться в стороне от происходящего в стране. Возможно, воспитание, не знаю...

После моего провального похода в военкомат один знакомый подсказал, что формируется новый батальон на такой и такой основе. И я туда пошел. Сначала не знал даже, что "Миротворец" формировался на базе милицейских подразделений. Совсем иное видение было, я думал, что это военное формирование создается. Но коль уж попал туда, то надо идти до конца. Такой у меня принцип.

В нашем батальоне было много мотивированных людей, нормальных. С ними мы прошли Славянск, Дзержинск... Много где были, ничего не пропустили. В том числе и Иловайск.

Тогда политика была такая, что солдат должен как можно меньше знать. Перед выездом в Иловайск нам сказали только, что мы едем в другой населенный пункт. Хотя все уже точно знали, куда именно мы выдвигаемся. В то время у нас были проблемы с транспортом, со всем остальным... Нам подогнали какие транспортные средства, которые вообще не подходят для ведения боевых действий. Среди личного состава началось сопротивление. И основная часть ребят, увидев отношение командования, просто ушла. Они после того успешно воевали в других подразделениях. Не плюнули на то, чтобы защищать Украину... А часть, в том числе и я, остались в батальоне. Есть просто такая категория людей, которых, если взять "на слабо", они сцепят зубы и продолжат делать свое дело. Это слабое место у некоторых мужчин: меньше рассуждать, больше действовать.

Хотя та информация, которая была на тот момент, не давала нам возможности понять реальное положение вещей.

В Иловайск мы зашли 24 августа – предполагалось, что для обороны города и проведения зачисток. Конкретные задачи нам никто не озвучивал. Сказали, что доведут уже на месте. На месте мы распределили улицы, которые надо было защищать от незаконных вооруженных формирований. Но потом задача полностью поменялась: мы должны были удерживать железнодорожное депо.

Задачи, которые перед нами ставились, вообще менялись по ходу. Возможно, это была позиция руководства. Возможно, они сами так информацию получали, что приходилось по ходу адаптироваться к новым реалиям. В те дни нам вообще постоянно приходилось приспосабливаться. Потому что перед заходом в город командир нам сказал взять с собой минимальное количество боекомплекта, продуктов и воды. Думаю, они сами ничего не знали...

За несколько дней до выхода в Иловайск мы приехали в село Петровское, в детский лагерь "Петушки". Там взяли с собой минимум БК, средств защиты, медикаментов и провизии, выдвинулись в Иловайск, где должны были что-то сделать, провести зачистку и вернуться обратно.

Но все пошло иначе уже с самого начала. На тот момент не было логистики, не было координации. Когда мы заходили в город – военные отступали. Понятно, что получить от них информацию мы не могли. А в то время город уже был в тактическом окружении. Уже позже ребята говорили, что можно было по-другому спланировать операцию, стать в глухую оборону или как-то размыкать фланги, чтобы дать людям выйти, обеспечить какое-то отступление... Но ничего этого не было сделано. Думаю, это не вина прямого нашего командования, которое в то время находилось с нами. Более склоняюсь к мысли, что это все решалось выше.

А тогда мы ничего не знали о боях. Нас ограничили в связи. Только "солдатское радио". Были знакомые ребята в "Донбассе" - созванивались с ними, они рассказывали, что там на самом деле происходит в Иловайске. Руководствуясь этой ситуацией, часть ребят из нашего подразделения и отказались туда ехать. Всего на тот момент "Миротворец" насчитывал около 130 человек. В Иловайск въехали 56.

О том, что оказались в тактическом окружении, мы узнали через несколько дней. Когда начались проблемы с поставками БК. Если бы не соседние подразделения, в частности, батальон "Донбасс", которые с нами делились немного – кто знает, может, пришлось бы в рукопашную схватку вступать. Совсем грустно бы нам было.

Логистика очень слабая была. Мы даже не знали, какая техника выезжает или въезжает. Слышали звук, что едет что-то – и не знали, работать по той технике или нет. Потому что могли и своим подразделениям урон нанести.

Связи не было. Электроснабжения поначалу – тоже, пока нам не привезли генератор... И нас все время уверяли, что вот-вот дадут нам технику, мы продолжим... Думаю, это больше для поддержания духа делалось. Чтобы паники не было.

В общем, вспоминая те события, я думаю, что мы все-таки определенный уровень показали. Особенно, учитывая то, что нас никто толком не подготовил, что у врага преимущество было и в живой силе, и в оснащении, и в вооружении. Но мы на каком-то этапе при этом неплохо справлялись...

Уже в городе нам была поставлена задача войти в железнодорожное депо и удерживать его.

И мы это сделали. 5 суток.

Когда зашли в депо, исследовали комнаты, заняли оборону, распределили подразделения – одно в тыл направили, другими – фланги перекрыли, основные силы в центре сконцентрировали... Пару часов тихо было, а потом начался обстрел. И знаете, я до того не раз под обстрелами бывал. Но под таким интенсивным огнем пришлось оказаться впервые. Они по всем стандартам действовали. Сначала работала артиллерия. Затем – живая сила провоцировала. А дальше – снова артиллерия работала, уже по нашим огневым позициям, которые себя выдали в результате провокаций...

Впрочем особого результата они не добивались. Хотя, если так подумать, мы были почти безоружными. Если бы не помощь ребят из смежных подразделений, своих боеприпасов нам хватило бы разве что на пару часов боя. И все.

Раненых было много. Работала ведь тяжелая артиллерия. Разлет осколков мины – до 250 метров. А ребята же постоянно перемещались. Где-то позиции были удачные, где-то – не очень... Не скажу точную цифру, сколько раненых было, но много. Ведь огонь велся весьма интенсивно. И обстреливали они то депо не первый день, поэтому инженерные сооружения уже местами совсем разрушились и даже условной защитой служить не могли. Не говоря уже о том, что часть защитных сооружений в депо вообще была из глины – а укрепиться как-то серьезнее не было ни времени, ни рук.

У нас был постоянный дефицит людей. Приходилось спать по часу-по два...

Обстрелы были постоянно. Время от времени они утихали – но это еще больше напрягало. Потому что если молчит артиллерия – значит, где-то лезет пехота или спецподразделения... Напряжение не спадало. И казалось, что в сутках не 24 часа, а гораздо больше.

Когда мы перемещались, слышали разговоры иностранцев кавказской национальности. Видели их не раз. Людей там, судя по интенсивности стрелкового огня, хватало. Потому что стреляли по всей линии. А характер ведения огня наталкивал на мысль, что заправляли там всем россияне, а местных посылали разве что на какие-то работы или на такие вылазки.

Но я никогда не поверю, что большинство там составляли какие-то "трактористы" или "шахтеры". Что это не так, чувствовалось по огню. Управлять огнем – не так-то просто. Не может человек одинаково хорошо работать с разными подразделениями. Лучше работают подразделения, которые слаживались годами, где все друг друга знают и умеют вместе работать. Тем более, разве нормально обученный к*цапет захочет с "трактористом" или "шахтером" работать, если от него неизвестно чего ожидать?

Не исключено, что на некоторых участках они и работали. Но судя по точности боя артиллерии, судя по тактике, руководили там совсем не трактористы с шахтерами, а кадровые российские военные.

На 4-5 сутки в депо раненых было у нас уже очень много. Эвакуировать мы их не могли, потому стаскивали внутрь депо и там пытались обеспечивать им хотя бы минимальную медицинскую помощь. Что могли, то и делали. Медикаментов катастрофически не хватало. Мне приходилось лично искать брошенные машины и выбивать в них стекло, вынимать аптечки, чтобы хоть как-то нашим ребятам помочь. Это были мои товарищи, я не мог бездействовать. А у нас даже бинтов не хватало.

С водой тоже были огромные проблемы. Пока "братский народ" не разрушил систему отопления. Тогда уже у нас была вода – техническая. Ее мы применяли и для питья, и для других нужд. А что было делать? 4 суток попробуйте прожить без воды!

А ночью – светлошумовая дисциплина.

И знаете, можно было держать то депо долго и скучно. Если бы только боеприпасы нам пополняли да провизию. Но никакой помощи мы так и не дождались. Ничего. Хотя командование батальона постоянно просило. Слышал не раз и телефонные разговоры, и как по радиостанции выходили... Как видите по результатам – просьбы были безуспешными. Единственное – оказывали огневую поддержку артиллерией. Без этого вообще нам бы было туго. Слишком высокая концентрация живой силы там была...

А потом нам дали команду выходить. Перед тем я слышал разговор командира подразделения, который докладывал о ситуации и говорил: я заберу и выведу своих людей, если не дадите помощи. А потом командиры поехали где-то на собрание – и там было принято решение о выводе подразделения из города.

Как это все будет происходить, нам сначала не говорили. Мы должны были соединиться с "Донбассом". К их позициям часть людей должна была ехать в автобусе, часть – бежать перед ним, чтобы не повредили колеса... Такой бред. Но сам Тетерук бежал со мной впереди автобуса. Что тут еще сказать?..

В нормальном подразделении сначала делается разведка. Но за неимением времени или из-за нехватки опыта человек решил поиграть в крутых секьюрити и побежать перед колесами. Это бессмыслица с одной стороны. С другой, прокатило – и слава богу.

Из депо мы вышли утром, около 4 часов 29 августа. Уже через час объединились с подразделениями "Донбасса". А потом наша колонна соединилась с военными.

Никто нам ничего не доводил. Предварительно только от некоторых людей, которые в то время возглавляли подразделение, мы слышали, что, возможно, придется принять бой. Что будем выходить в общей колонне. Что сначала пойдет бронетехника, а затем – обычные машины.

О "зеленом коридоре" я услышал на месте уже. Перед самым разгромом колонны. Нам сказали, что ситуация такова, что нам дают "зеленый коридор", но возможны провокации, на которые нужно реагировать. Ни место, ни время, ни кто что должен делать – никто ничего не объяснил. И о требовании россиян, что мы должны выходить без оружия, лично я тогда не слышал. Хотя некоторые ребята после того говорили, что слышали...

Так тогда информация доводилась.

Когда колонна начала двигаться, пришлось сделать пару остановок – из-за обстрелов. Потому что как только машина немного отступала от направления движения – начинался минометный обстрел. Приходилось возвращаться. Транспортные средства не всегда исправны были, поэтому их просто оставляли, а люди с них пересаживались на другие машины...

Оглядываясь назад, я никак не могу понять этого безумия. Как это – построить в одну колонну, не рассказать задачи, людей не посадить на бронетехнику? .. Перед тем, как выдвигаться, говорили ребята, главнокомандующий, генерал Хомчак, позвонил каждому командиру подразделения и приказал технику зачековать. Там даже экипажи не были сформированы. Полноценный экипаж – это командир, наводчик, водитель-механик. Но вместо 3 человек в каждой единице бронетехники только механик-водитель оставался. И техника была зачекована, чтобы "не провоцировать". Это уже потом я узнал, когда у ребят спрашивал, чем обусловлены такие действия – и получал такое объяснение.

Почему мы пошли именно по этому маршруту (по пути выхода северной колонны. – Ред.), я до сих пор не понимаю. Потому что после тех событий сказали, что к*цапы 4 суток уже ждали. Понимаете, чтобы окопать танк или определенную бронетехнику, нужно немало времени. Тем более, туда надо было заехать, установить все... И мы шли как раз перед их позициями, по открытой местности. Это какое-то безумие! Я до сих пор уверен, что это не случайность, что это целенаправленно делалось. Потому что обычно для проведения техники выбирают менее закрытую, пересеченную местность. Разведка применяется. А здесь – ничего. Позиции россиян были на пару сот метров ниже, чем мы шли. Они в низине находились. Более удачное место для расстрела трудно и представить. Считайте, это просто тир был, в котором мы оказались мишенями. Для них это самое удачное место было. Тем более, что все произошедшее для нас оказалось полнейшей неожиданностью.

Когда мы только начали движение, на некоторых участках происходили обстрелы. Они были не прицельные, никакого поражения нам не наносили. Мы не отвечали на те обстрелы. Взорвалось недалеко, все живы-здоровы – все, поехали дальше. Наша машина была в хвосте колонны. Сначала возле нас ехала машина Хомчака, потом они поехали вперед, оставив всех позади... С нами там, в хвосте, ехали машины с ранеными. Много. Ехали автобусы, битком набитые, потому что техника ломалась, а людей, которые оставались, приходилось как-то подсаживать в другие транспортные средства...

И когда начало движение самое крайнее транспортное средство – начался обстрел.

Когда мы ехали – видели россиян вплотную. Помню, как какой-то к*цапет косоглазый махал нам с БТРа. Огонь пока не открывали. Нам сказали не стрелять. Поэтому мы просто продолжали двигаться.

А потом начался ад.

Стреляли из всех видов оружия. Очень интенсивно. Я видел, как умирали наши ребята. Видел, как наши же танки давили людей, которые спешились... Это был хаос. Обстрел велся с одной стороны, люди пересаживались, хватались за другую сторону... Некоторые пытались бежать. Некоторые – отстреливались... Координации не было никакой. Танки без экипажей...

Я ехал на машине, а мой товарищ нас дважды обогнал на танке. Этот танк подбили. Он слетел с башни. Потом говорили с ним – не помнит, что произошло. Говорил, что танк сам повернул башню – и его сбросило.

Я шел почти замыкающим. Позади еще оставались ребята, отстреливались... Не знаю, из каких формирований они были... Мужчины постарше... До последнего там остались, группка из 5-7 человек...

Земля была мокрая от крови и человеческих останков. У меня берцы до половины стали красными от крови и ошметков разорванных тел...

Я ехал на "уазике". В какой-то момент водитель решил повернуть. Тогда я выскочил из машины и начал отстреливаться. Напротив меня стоял бронированный КамАЗ и там – бойница... Из него... И водитель просто повернул, дал по газам – и уехал. Думаю, что он даже не почувствовал, что я выскочил. Был шум, гам, все очень быстро делалось... Кстати, он очень хороший парень. Не думаю, что умышленно бросил меня...

А потом я увидел нашу МТЛБ. Она уже была замыкающая. Повис на ней. Пока ехали, видели все эти разрывы... А потом нашу МТЛБ обстреляли. Пришлось спешиться. На тот момент нас немало собралось. По дороге подбирали ребят, высаживали на броню... "Мотолыга" была заполнена максимально. Потому что вытаскивали, кого могли...

Те ребята, кажется, с Саур-Могилы ехали. Был с ними до нового обстрела. Затем эту МТЛБ подбили, она заехала в лесополосу, вернула – и уже дальше начался обстрел со всех сторон. Потом еще и из минометов начали крыть... Тогда мы разбились по небольших группках. Зализывали раны. Перевязывали раненых. Вытаскивали пацанов, пытались оказывать помощь ...

И дальше так, группками, продолжали выходить. Далее мы разделились. Часть ребят слишком хотела жить... А у меня тогда основное чувство, которое помню – разочарование.

Кстати, тогда стал свидетелем события, которое не могу объяснить себе до сих пор. Тогда атаку на врага начали две наши "СУшки". Одна ничего не сделала, а вторая - хорошо отработала. Тому парню, пилоту (Владиславу Волошину. – Ред.), который нанес удар, благодарны тысячи людей. Я ему бесконечно благодарен. Потому что он ударил как раз в место концентрации врага. Немалый урон нанес. Не знаю сколько, но горело сильно...

Его "СУшку" подбили, она полетела в неизвестном направлении... У русских там шум начался, стрельба, движение техники и личного состава... Это все на моих глазах случилось.

А минут через 20 вдруг все затихло – и туда прилетел украинский вертолет. Он летел низко очень, знаки различия хорошо рассмотреть удалось. Я долго номер бортовой его помнил. Хотя сейчас уже не вспомню. 6 лет прошло как-никак. Вертушка подлетела, по ней никто даже не попытался выстрелить, что меня очень удивило. И этот вертолет кого-то высадил, а других – забрал. Не разглядел, кого, потому что на расстоянии все происходило. Но он одних привез, других забрал – это точно. И полетел в том же направлении, откуда прибыл. Прямо над нашими головами.

И знаете, после всей предыдущей бессмыслицы, после расстрела, который произошел на открытой местности, я уже и не знаю, как это можно объяснить.

А после этого к*цапы начали зачистку. Я товарища раненого перевязывал, так едва под танк не попали. Он просто на нас начал ехать. Меня сильно глушонуло, я вообще почти ничего не слышал. А товарищ с простреленной ногой лежит и спокойно так говорит: на нас едет танк... Он тогда много крови потерял...

После этого мы скучковались – и перебежками, перебежками... Видели россиян, которые еще стреляли. У некоторых паника началась. "Не стреляйте, мы и так выйдем", вся фигня. Какая-то отличная от нашей позиция была. А через некоторое время еще одна группка от нас отделилась: ребята себя накрутили, что, может, подкрепление наше придет, а они оттуда рванули – и их признают дезертирами... Тоже ушли.

А мы еще некоторое время там партизанили. Лазили везде. Технику считали. А там было что считать. Видели колонну техники, которая к Старобешево шла – она двигалась часов 6. Без преувеличения: у одного из ребят часы были, он засекал. Мы тогда на краю карьера сидели. Там еще стоял БТР российский, потому что одни к*зломордые стояли...

Видели места допроса украинских пленных. Следы крови. Украинские флажки. Зубные щетки. Сигареты. Презервативы использованные – уж не знаю, кто кого...

Сепаров тоже видели. Ехала их "мотолыга" с советским флагом – то к *цапы по ней лупонули. То есть там с логистикой тоже проблемы были.

Еще три дня обстрел велся очень интенсивно. Мы бегали из угла в угол. Ждали помощи. Это в районе Осыково было, там какое-то водохранилище, РЭБ недалеко, несколько БТР-ов по краям стояли. Постоянно срывались с места на место. Визжали "В бой!" - и лупашили по всему, что движется.

Я потом слышал, что русские ходили и достреливали пленных. Сам не видел такого: мы пытались на открытое пространство не выходить. Но крики, вопли и выстрелы слышали. Через некоторое время начала техника ездить с пехотой сверху – и стрелять. Кого-то, кто еще жив был, просто давили.

Выходили мы по "зеленке". Шли медленно, много заминированных участков было. Раз наткнулись на палатку, где россияне сидели... Пришлось в бой вступить. Мы еще потом их продуктами поживились...

Двигались понемногу. У нас был один раненый, Женя из 8 полка, сам из Винницы родом. Когда подбили технику, на которой он ехал, разорвало трак – и ему разбило ногу. Сильно так: на колене суставы видны были. То есть человек не совсем ходячий. Поэтому двое из нашей группки отделились на каком-то этапе. Сказали, что пойдут сами. Потому что раненый – это бремя. Когда ты здоровый, полноценный – ты можешь и быструю перебежку сделать, и в траве скрыться. А что может человек, который в то время был практически калекой?

Но мне бросить его совесть не позволила. Я иначе воспитан, чтобы раненых бросать. Ребята деморализованы были, поэтому Женю тащили я и его товарищ. Как самые сильные из ходячих в нашей группке. Всего нас тогда 5 оставалось. Один вообще не участвовал. Еще один – ребенок совсем, 18 лет, оператор-наводчик. По дороге к нам прибился. Уникальное создание. Первый раз, когда мы его увидели – он мимо сепарской МТЛБ пробежал, а потом уже к нам попал. Мы еще хотели его грохнуть, думали, он их. Потом увидели, что свой...

Трудно было. Очень трудно. Особенно морально. Представьте: вы находитесь в окружении врага, лес там, как у Арсения Яценюка волосы на голове, сильно не походишь. Тем более осень. И насаждения там искусственные, хорошо просматриваются. И сепары регулярно зачистки местности делали. Некоторые – по три, по четыре. Выставляли свои "секреты" - и на любой звук сразу реагировали и машины, и личный состав. Их там очень много было.

И вот ты проходишь несколько метров или даже пару километров в тылу врага – и понимаешь, что тебе придется вернуться... Это очень тяжело. В моральном плане переломить себя и это сделать – невероятно сложно...

На самом деле, эта ситуация очень достала. Тем более, еще где-то теплилась надежда, что вот-вот придут наши, которые помогут. Что мы не дезертиры, мы – нормальные ребята, не сделали ноги. Вот и держались. И раненого тащили на себе. Потому что была мысль: а если бросим его, а он выживет – как потом придется в глаза ему посмотреть? Не то что я сердобольный какой-то, что думал о том, что там родители ребенка ждут... Нет. Там тогда много ребят лежало. Собаки разносили, что осталось от них. Никто никому тогда не был нужен. Одна лишь мысль грызла постоянно: если и тебя зажмурят, то чтобы хоть дома похоронили. А не так, как ребят, чтобы аисты разносили и собаки растаскивали. Я же говорил – берцы красные были от останков и крови...

Хотя это если из стрелкового убит или от разрывов погиб. Тогда были останки. Но встречалась по дороге полностью сгоревшая техника. Люди там сгорали полностью. Даже следов не оставалось. Нельзя было понять, были ли там вообще люди или не было...

Трудно было еще и из-за жары. У нас ни воды не было, ни пищи. И БК ограничен. У нас 7,62 мм в подразделениях было, а тут мы преимущественно 5,45 российские находили. Сепаров там и не было, думаю, их к тем участкам не допускали вообще. И что им там делать было? Разве шахтер сможет навести "Осу", чтобы самолет сбить? Или РЭБ настроить? Командовать подразделением тоже они вряд ли смогли бы эффективно. Тем более, что раскосых шахтеров мне видеть до того не приходилось. А таких там очень много было, неславянской внешности. А вот чеченцев здесь не видел. Только в самом Иловайске. Хотя ребята, которые в плен попадали, рассказывали, что именно чеченцы их пытали.

...Двигаться нам приходилось преимущественно ночью. Потому что местность пересеченная была. Доводилось некоторые участки переползать. По полю передвигаться мы не рисковали, потому что равнина, растительности не много, и рядом дороги были. А по ним постоянно двигался транспорт. Преимущественно – военная техника.

И все равно дня не было, чтобы мы на кого-то не наткнулись. Первые три дня нас вообще, как зайцев, гоняли. Очень интенсивно. Они на любой шорох реагировали огнем. Сразу поднимался личный состав. Иногда они на местах сидели, а иногда мы и на замаскированные машины нарывались. Они сразу реагировали...

А днем мы прятались в "зеленке". Находили какие-то ярочки – и там прятались. В последние дни, когда нас уже закрыли, у нас постоянное место было, где мы оставляли нашего раненого. Туда носили ему воду из лужи, с мертвечиной. Называли ее "бульоном"... Ели листья и кукурузу. Она уже созрела тогда, твердая была, зубам конец, конечно, пришел – но надо было что-то есть...

Так мы продержались две недели. На 14 день начались дожди. Состояние раненого очень сильно ухудшилось. Я его сам перематывал. Медикаменты у нас к тому времени уже давно закончились. Основной "медикамент" - мочой из бутылки поливать рану. Таким образом обрабатывали. Бинт у нас был один, им же и заворачивали после "обработки". Рана там была ужасная. И на 14 день ему было уже совсем плохо. Еще один начал проситься выйти где-то в деревню и пойти к батюшке. Еще у одного уже глаза начали западать... Словом, печалька началась.

Решили выходить. Выбрали время – примерно 4 утра. Точнее не скажу, потому что как раз в тот день остановились наши единственные часы. И начали выходить к населенному пункту. Сначала нормально шли, а когда дошли до открытой местности – нас засекла сепарская машина. Они выскочили, спешились – и заняли оборону. А мы им ручкой помахали и побежали. Как мы этого раненого тащили – это надо было видеть...

Кое-как добежали до крайнего дома. А сепары начали зачистку этого населенного пункта. Слышно было лай собак, Движуху, машины ... К обеду немного поутихло. А мы сидим там. Окурков насобирали... Видно, до нас там тоже какой-то бедняга лежал. Потому что нашли спальный мешок в крови, бушлат – тоже в кровище. И ведро с отходами жизнедеятельности...

А в обед я решил: пойду посмотрю, какая там ситуация. Вышел во двор, собаки даже не отреагировали – видно, сильно мы за те две недели "лесным духом" пропахли... Пошел к хозяину. Он не ожидал, конечно. Я у него спрашиваю: какая там ситуация? Куда нам можно выйти? Мы же вообще ничего не знали. А он и говорит: "Вам конец. Уй*бывайте, говорит, отсюда, я вас не знаю и вы меня не знаете..." Говорю: "Хорошо, пойдем, только вечера дождемся..."

А дальше он начал по двору ходить, а наши малые его доставать взялись. Тот пошел сигарету попросить, тот – еще что-то... И его это тоже разозлило ... Но нам идти некуда было, с обеих сторон сепары...

Ближе к вечеру пришла к нам сестра хозяина с мужем. Принесли нам поесть немного. У меня какие-то деньги были, отдал им, и этот человек тогда нам принес сигарет и зеленки с бинтами для раненого. Я его перебинтовал – и все, ждем вечера, чтобы выходить.

Вечера дождались. А выйти не успели. Пришла та же пара: "Все, пацаны, вы доигрались, вы в окружении со всех сторон. Или выходите, или этот дом сейчас распи*дуют". Малые сразу – на колени, проситься начали: жить, мол, хотим. Еще один парень, Миша с 40-ки, из "Кривбасса", с которым мы преимущественно на вылазки лазили – тоже за ними. А вот раненый достойно себя вел. Он вообще хороший парень. Помню, говорил нам: "Пацаны, бросьте меня. Я лучше застрелюсь. Себя спасайте..." Представьте – это ребенок, считай, 20 лет всего. Нормальный парень. А самый маленький наш – его вообще нельзя во внимание было не брать. Он тогда уже об одном только мечтал: наесться. Остальное – по барабану.

Окружили нас. "Укропы, выходите!", Вся фигня. Мы вышли. Нас поставили, обыскали. И у меня нашли удостоверение, где написано "ППС Киевской области". Тот, что вытащил то удостоверение, взглянул – и говорит "О, коллега! .. А я сидел". Я сначала подумал: ну все, приехали. Но оказалось, что это удостоверение нас и спасло. Они сами идею подкинули, когда то удостоверение вытащили. И я за всех начал говорить, что мы ехали обеспечивать общественный порядок, принадлежим к милицейскому подразделению, что не принимали участия в боевых действиях... И они поверили.

Тот, что меня обыскивал, потом начал хвастаться, что он сам вел переговоры с нашими войсками. Что он – правая рука "Беса". "Людоед" позывной у него был. Еще один – "Американец". "Барс" третий был. Эти активные были. А остальные – исполнители, для массовки. Они не представлялись. Но чертовски много их было.

Этот чмырь еще начал было рассказывать, как он комбата "Херсона" убил, как ребятам уши отрезал, как Яроша брату голову отрезал, а тот, мол, обмочился, когда в плен попал... Такие глупости нес – на голову не натянешь!

В конце концов отвезли нас в Донецк. Бросили на подвал. Я уже позже понял, где мы. Потому что нас первое время с завязанными глазами возили.

Сначала били очень. Малых бросили на раскол, лапшу на уши вешали, все хотели, чтобы они переподготовку прошли. Оставайтесь, мол. В Украине все х*рово. Вас сдали, вас продали. Россияне так не поступают...

Кстати, главным там у них был полковник с фамилией Билоконенко. А с ним приходил такой старый, усатый – представлялся полковником ФСБ.

Так вот, сначала били. А потом начали приносить хавчик. Хотя какие мы не голодные не были – не сразу решились его есть. Помню, тогда даже конфет нам принесли. "Рошеновских". А дальше пришел один, сказал, что из Ивано-Франковска сам – и на чистом украинском языке начал то же рассказывать: мол, ребята, сами видите, что вас бросил ... Ну бросили и бросили – мы что, такие важные, что ли?..

И мы начали им подыгрывать. Я говорил, что мы приехали на Донбасс выполнять свои обязанности, защищать людей. Больше ничего не могу сказать. Пацан этот, с 40 батальона, тоже нормальную позицию занимал. Говорил, что погибшие пацаны – герои. Даже если их и продало наше руководство. Что государство Украина было, есть и будет... Молодец.

О нашем освобождении договаривались где-то на уровне генералов. Мы до конца своей легенды придерживались. Хотя там тоже неразбериха происходила. Верхи, которые нас завозили, знали, откуда мы. Середина – уже нет. А низ – там вообще какие-то отмороженные дебилы, которые ничего не знали. Для них мы "мусора" были. И это, пожалуй, нас и спасло. Потому что к нам несколько иначе относились...

А чего мы только на допросах им не рассказывали... Там такие легенды чесали, что просто звиздец. Они во все это верили. Я одному рассказывал: "Мне Петр Петрович рассказывал, что существует подземный ход, которым через шахты можно до Ростова добраться". Говорил – и думал, что сейчас зубы по всей комнате буду собирать. Но нет. Поверил. Сигаретами угощал – методика у них такая была...

На допросах о наемниках больше расспрашивали. Особенно почему-то поляками интересовались.

Чечены приходили. Один из них представился полковником из киевской "Альфы". Жаловался, что его брата убили в Иловайске возле депо. Рассказывал, что "свои не сдаются", хотя прекрасно они сдаются. И дохнут так же замечательно.

Морально и физически давили.

Часть ребят первыми домой отдали. Потому что они же "мусорами" считались, кому они нужны... А мы и дальше легенды придерживались.

Нас водили на школу, там снаряды от "Градов" были, которые не разорвались. И нас туда водили. Говорили: укропа не жалко, пусть там й*бнет. Такое дело...

Их штаб обустраивали. Они на мне заграждения проверяли. Ставили за двумя рядами мешков – и стреляли. Проверяли, выдержат ли те мешки пулю или нет... Тогда Донецк активно укрепляли. Какие-то позиции обустраивали, "ежи" на улицах ставили, еще какую-то фигню делали...

Короче, морально немного давили. А порой приходили оттуда чуханы их с автоматами. И вот подходит такое – и извиняется перед нами. "Пацаны, я из Москвы, командирован сюда... Мне месяц здесь отбыть – и все. Я к вам ничего не имею, вы ко мне". Ничего личного, типа...

Такое было.

Санитарка приходила нашего раненого перевязывать – тоже скулила, что медикаментов нет, что воюют, типа, свои со своими... Такая фигня.

Были мысли, чтобы сбежать. Но они хитро делали. Когда нас куда-то вывозили, 2-3 человек оставляли у себя. И говорили: "Если где-то у*бете, мы их порежем. Уши по почте вам пришлем".

Так мы и пробыли в Донецке. В Ростов нас не вывозили. Мы уже "поздние" были. Активно перевербовывали тех двух парней, куда-то их забирали, какие-то работы с ними проводили...

Потом этот Билоконенко связался с нашей стороной. У парня с 8 полка дед где-то круто стоял, пообещал, что за каждого нашего, кого в СИЗО донецком держат, отдаст десять их... В конце уже всех разобрали. И я остался один. И только тогда договорились и обо мне. Сказали, что кто-то из близких должен приехать и забрать. Этим близким стала моя мама. Когда узнал – это меня не то что на землю присадило, у меня в середине все разрывалось. Когда вышел – сказал ей: "Мам, ты, наверное, будешь стыдиться своего сына, потому что в плену был... Потому что другого выхода не было".

В плену пробыл месяц. Били только сначала. А выпустили по обмену. Хлопцы "Днепра-1" ихних в плен захватили. И сказали, что отдадут только в обмен на добробатовцов. Я потом с этими хлопцами на блокпосту под Мариуполем встретился. Они спросили, откуда я, говорили, что слышали обо мне. Пообнимались, сопли, слезы...

Домой я вернулся в октябре. Попал в госпиталь в Вышгороде. Это не лечение было, а трагикомедия. Под видом волонтеров пробирались к нам журналисты, клепали мозги, расспрашивали, что, как и где... А я тогда уже читал интервью некоторых "великих стратегов", "великих воинов", которые выходили – и пачками врага косили... Может, и поверил бы, если бы сам там не был. Если бы не знал, как много бросали раненых. Я по дороге встретил парня, у которого просто нога прострелена. И он умер, просто истек кровью. И на этот счет у меня совесть чиста. А все остальное... Остальное – это такое. Такая судьба.

В больнице пробыл 2 недели. Медперсонал там в основном к нам как к мусору относился. У них была какая-то приоритетная категория, а к нам уже – по возможности руки доходили. Хотя врач нормальный у нас был, в отличие от остальных. Доходило до того, что у нас анализы отказывались брать, когда какое-то опоздание. И всем было плевать, что ты в очереди до этого времени простоял.

А потом я вернулся в батальон. Нас немного вернулось. Кто-то погиб. Кто-то – отказался возвращаться после пережитого... А еще позже я пошел в Вооруженные силы Украины. И служу до сих пор.

Когда читаю воспоминания об Иловайске – не могу избавиться от впечатления, что все очень преувеличено, приукрашено. Люди наделяют себя какими-то сверхспособностями. Выдумывают какие-то героические поступки. Хотя это же понятно: если человек вышел – значит, он все бросил и побежал. Если вышла группа без раненых – это означает не какое-то сверхъестественное везение, а то, что они раненых, скорее всего, бросили.

И я рад, что моя совесть в этом отношении чиста.

После Иловайска у меня произошел перелом сознания. Приходилось много раз ломать себя, чтобы решиться на тот или иной поступок. И там, на месте, и после того. Я до сих пор считаю, что так полностью и не восстановился после тех событий. В частности, после последних. Считаю, что это пятно. И не люблю о том говорить. Но так сложилась жизнь. На тот момент так сложились обстоятельства. И кто знает – если бы тогда, перед пленом, я принял другие решения – возможно, сейчас я бы так же был жив. Но жил бы с чувством вины за смерть других.

Наверное, есть много вещей, которые бы я изменил – так, чтобы финал был другим. Но жалею ли я, что пошел защищать Украину? Нет. Я не знаю, как это – быть мужчиной и избегать мужских поступков. Как можно быть гражданином – и не пойти. Может, это пафосно звучит, может, лукаво – но я не знаю, как в тех условиях можно было просто сидеть и наблюдать.

Да, когда началась война, ты, как и многие другие, думаешь: это сделает кто-то другой. Не ты. Но когда ты приезжаешь и сталкиваешься с реалиями – видишь, что людей, которые не смогли просто наблюдать, не так уж и много. И за 7 лет войны ты с некоторыми из них пересекаешься не один раз. И тогда, в 2014-м, мы бросали работы с достойными зарплатами не ради денег или УБД. Об этом никто тогда не думал. Мы не ехали туда, чтобы как-то выделиться, чтобы причислить себя к определенным категориям, чтобы как-то выделиться... Это не так. Не приносит удовлетворения нормальному человеку отбирать у кого жизнь или запихнуть себя в среду, где приходится забыть о комфорте и постоянно терпеть трудности. Нет. Мы пошли, потому что не могли не пойти.

А Иловайск многих из нас сломал. Дал на собственной шкуре почувствовать, насколько точным является выражение о том, что не так страшны москальские вши, как киевские гниды. Тем более, от нас постепенно все больше отворачивалось общество. Да, среди нас есть те, кто злоупотреблял, кто делал что-то нехорошее... Но в целом каждый, кто пошел воевать – такой же, как и вы. С единственным отличием: пока вы сидите на диване, он поднял свою пятую точку – и начал что-то делать. Как умеет. Как может.

Я не хочу, чтобы меня кто-то героизировал. Потому что считаю себя обычным человеком, обычным гражданином, который просто выполнял свой долг – и все. Как получилось – так и делал.

Каждый несет свой крест".